Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
В Чернигове своего часа ждал Изяслав Давыдович, отнюдь не простивший Юрию свое изгнание из Киева. Он начал замышлять против Мономашича буквально сразу же после того, как уступил ему киевский стол, из-за чего Юрию уже во второй половине 1155 г. пришлось приводить его к крестному целованию под угрозой применения силы. Но присяга образумила Изяслава Давыдовича лишь в том смысле, что он стал действовать против великого князя с большей осторожностью. В начале 1157 г. ему удалось сколотить широкую коалицию из всех недовольных Юрием князей: Ростислава Смоленского, его сыновей и обоих Изяславичей. Из крупных игроков один Святослав Ольгович остался в стороне от заговора, заявив Изяславу: «Хресть есмь целовал к нему [к Юрию], а не могу без вины на нь въстати». Однако чем-либо помочь великому князю он тоже не удосужился.
Выступление мятежников ускорила одна неприглядная история, в которую оказался замешан великий князь. Находясь вместе с Юрием под стенами Владимира-Волынского, Ярослав Галицкий упросил своего союзника выдать ему опасного соперника — Ивана Ростиславича Берладника, который, как мы помним, с 1149 или 1150 г. состоял на службе у Мономашича (см. с. 240). Дорожа дружбой с галицким князем, Юрий поторопился исполнить его просьбу, несмотря на то что в Галиче Берладника, очевидно, ожидала смерть. В конце зимы 1157 г. закованного Ивана Ростиславича доставили из Суздаля в Киев, где уже находился галицкий воевода Константин Се-рославич, приехавший за пленником с «многой дружиной». Позорная сделка не состоялась только благодаря открытому протесту церкви. Митрополит Константин и игумены киевских монастырей заступились за несчастного Берладника, обратившись к великому князю с гневным обличением: «Грех ти есть. Целовавши к нему хрест, держиши в толице нужи [в такой нужде], а и еще хощеши выдати на убиство».
Побоявшись
Так или иначе, но жребий был брошен. Во второй половине мая 1157 г. противники Юрия обнажили мечи. «И сложи Изяслав путь с Ростиславом и со Мьстиславом на Гюргя, — пишет киевский летописец, — и пусти Ростислав Романа, сына своего, с полком своим, а Мьстислав поиде из Володимиря». Но в тот самый день, когда черниговский князь велел трубить поход, в Чернигов прибыло киевское посольство с вестью: «Поеди, княже, Киеву. Гюрги ти умерл». Изяслав, по словам летописца, «прослезивъся, и руце воздев к Богу, и рече: «Благословен еси, Господи, оже мя еси росудил с ним смертью, а не кровопролитьем».
Смерть застала Юрия посреди забав и развлечений. По сообщению Киевской летописи, 10 мая, в пятницу, великий князь пировал у «осменика» [325] Петрилы, и «в тъ день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии…». Густынский летописец добавляет, что причиной княжей «болести» были обильные возлияния за столом: «Юрий Киевский, утешаяся со своими, упився без меры и от сего пития разболеся». Вечером 15 мая Юрий скончался и на следующий день был похоронен в монастырской церкви Святого Спаса на Берестовом. «И много зла створися в тъ день, — пишет киевский летописец, — розграбиша двор его Красный, и другыи двор его за Днепром разграбиша, его же звашеть сам Раем, и Василков двор, сына его, разграбиша в городе, [и] избивахуть суждалци по городом и по селом, а товар их грабяче».
325
Осменик — так в Древней Руси назывался сборщик осмничего, то есть торговых пошлин (см.: Ключевский В.О. Указ. соч. VI. С. 146, 164— 165).
Впервые похороны князя на Руси сопровождались такими массовыми волнениями и погромами, что само по себе нелестно характеризует порядки, царившие в Юрьевом «раю». Изяслав Мстиславич когда-то выразил одному из Юрьевичей общее мнение князей «Мстиславля племени» о его отце: «Всех нас старей отец твой, но с нами не умеет жить». Точно так же Юрий не умел ужиться и с киевлянами. Заняв Киев по праву старейшинства, он и не подумал о том, чтобы стеснить свою власть заключением ряда с городским вечем. На киевском столе Юрий оставался суздальским князем, пришельцем, имевшим опору только в своей дружине, которая смотрела на Киев как на военную добычу и обогащалась за счет киевлян как за спиной князя, так и с его ведома [326] . Да и сам Юрий, похоже, больше всего заботился о пополнении своей княжеской казны. Во всяком случае, последний пир великого князя на дворе у таможенного сборщика недвусмысленно свидетельствует о его социальных и административных предпочтениях {167} . Неудивительно, что озлобленные киевляне отказали Юрию в посмертном праве покоиться в соборе Святой Софии, рядом с могилой его отца, столь любимого ими Владимира Мономаха.
326
Татищев подытоживает правление Юрия следующим образом: «Сей великий князь был… великий любитель жен, сладких пищ и пития; более о веселиях, нежели о расправе и воинстве, прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев». По его же словам, киевляне, избивая суздальцев, приговаривали: «Вы нас грабили и разоряли, жен и дочерей наших насиловали, и несть нам братия, но неприятели».
История так и запомнит Юрия пирующим — только не в любезном его сердцу Киеве, а на далекой «залесской» окраине Руси, в славном сельце по имени Москов.
Глава 7.
НАЧАЛО ЦЕРКОВНОГО РАЗДОРА
В противоборстве Юрия с Изяславом Мстиславичем решался не один только династический вопрос. Их распря была отягощена еще и грузом канонических разногласий, из-за чего к бедствиям политической усобицы добавились неурядицы церковной смуты.
Корни этого церковного конфликта уходили достаточно глубоко в прошлое — в середину XI в. и даже в еще более отдаленную эпоху крещения Руси князем Владимиром{168}, подпитываясь никогда не угасавшим стремлением наиболее выдающихся представителей княжеской власти и части церковных иерархов русского происхождения добиться для Русской церкви канонической автономии от Константинопольской патриархии. К этой цели шли, используя (по отдельности или в том или ином сочетании) три главных метода ограничения византийского церковного влияния. Во-первых, великие князья старались при случае получить из Византии царский титул и инсигнии, что давало им право выступать в качестве светского главы и охранителя церкви, подобно византийским императорам. Во-вторых, русские государи настаивали на том, чтобы Константинопольская патриархия согласовывала с ними кандидатуры митрополитов и епископов, а в 1051 г. был создан прецедент избрания главы Русской церкви собором русских епископов, без участия и одобрения константинопольского патриарха{169}. Наконец, третий способ церковного самоопределения заключался в развитии кирилло-мефодиевской традиции, то есть в выработке самобытных основ духовной жизни и церковной практики (развитие славянской литургии и письменности, неприятие конфессиональной монополии на истину, преимущественное внимание к духовному наследию раннего, «апостольского» христианства, прославление русских святых и русского идеала святости, определенные отклонения от византийской ортодоксии в религиозном культе и т. д.).
В конце XI — первой половине XII в., несмотря на процессы политической децентрализации Руси, русско-византийские церковные противоречия не потеряли своей остроты [327] . Неизменной оставалась и их суть — отстаивание русскими людьми своего права на национальную церковь [328] . В конце княжения Всеволода Ольговича митрополит Михаил (1129—114?) даже вынужден был оставить Киевскую кафедру и удалиться в Константинополь (1145). За полтора десятилетия своего святительства он не раз вмешивался в княжеские усобицы со словами примирения и однажды, в 1134 г., был посажен новгородцами в заключение за то, что препятствовал им начать войну с Юрием (поход ослушников в Ростово-Суздальскую землю, как мы помним, закончился тогда разгромом на Ждановой горе). Однако причиной его отъезда были не княжеские склоки. Уезжая, он оставил епископам «рукописание» (письменное распоряжение), запрещавшее проводить в его отсутствие архиерейские богослужения в кафедральном соборе русской митрополии — киевской Святой Софии. Этот факт удостоверяет, что Михаил с недоверием относился именно к епископской среде и как будто предвидел какую-то возможность посягательства на его митрополичью власть. Ближайшие события подтвердили, что опасения его были небезосновательны.
327
К числу наиболее ярких примеров отступления Русской церкви от византийских канонов в этот период относится распространение на Руси культа святого Николая Чудотворца, который стал камнем преткновения в отношениях между Константинополем и Римом. В 1087 г. итальянские купцы силой захватили мощи святого Николая, покоившиеся в Мирах Ликийских (Малая Азия), и вывезли их в город Бари на юге Италии. В 1091 г. папа Урбан II подарил великому князю Всеволоду Ярославичу частицу украденных мощей. В споре Константинополя и Рима за право обладания священной реликвией Русская церковь приняла сторону Рима, учредив наряду с греческим Николиным днем (6 декабря, так называемый «Никола
зимний») еще и латинский праздник перенесения мощей святого Николая 9 мая («Никола вешний»). «Приспе день светлаго торжества, град Барский радуется и с ним вселенная вся», — поется в древнерусском тропаре этому святому. «Хотя русские церковники всегда старались заретушировать подоплеку введения праздника «Николы вешнего», — пишет по этому поводу М.Ф. Мурьянов, — этот акт Киева нельзя расценивать иначе, как открытую демонстрацию против Константинополя, как нанесение личного оскорбления патриарху Николаю III Грамматику (1084—1111)» (Мурьянов М.Ф. Русско-византийские церковные противоречия в конце XI в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 221).328
Характерную оценку русскому христианству дал епископ краковский Матвей: «Не желает упомянутый народ [Матвей пишет о «рутенах» (русинах) Восточной Европы, к которым причисляет и население Киевской Руси] ни с греческой, ни с латинской церковью быть единообразным, но, отличный от той и от другой, таинства ни одной из них не разделяет» (из письма к Бернарду Клервоскому, 1147 г.).
Изяслав Мстиславич, отняв в 1146 г. Киев у Игоря Ольговича, целый год терпеливо ждал возвращения митрополита на кафедру и снятия запрещения на службу в Софийском соборе. Но пребывавший в Константинополе Михаил, по свидетельству Никоновской летописи, «услыша наипаче многи волны и кото-ры [волнения и раздоры] в Киеве и во всей Русской земле и того ради не приложи возвратитися на свой стол в Киев». Его могла удерживать также церковная борьба, развернувшая в это время в самой Византии вокруг патриаршего престола: в 1146 г. патриарх Михаил II Куркуас добровольно оставил кафедру, его преемник Косьма II Аттик вскоре после поставления был низложен (26 февраля 1147 г.), а новый патриарх Николай IV Музалон был избран только через десять месяцев. Между тем отсутствие митрополита серьезно подрывало легитимность власти Изяслава, которая и без того была невелика. И тогда Мстиславич, верный своему присловью о том, что не место красит голову, а голова место, решил посадить на митрополичий стол своего человека, причем прогречески настроенные летописцы с такой неохотой рассказывают об этом церковном скандале, что невозможно сказать определенно, дождался ли Изяслав хотя бы смерти митрополита Михаила.
Выбор князя пал на черноризца и схимника Клима (Климента) Смолятича [329] , родом «русина», известного своей богословской ученостью: «бысть книжник и философ так[ов], якоже в Рускои земли не бяшеть [еще не бывало]», по отзыву киевского летописца; среди его любимых авторов были Гомер, Платон и Аристотель [330] . Изяслав Мстиславич своею волею «вывел» Клима из «заруба» [331] и предложил собору русских епископов поставить его в митрополиты [332] . Повторялась история 1051 г., когда Ярослав I таким же образом возвел на митрополичью кафедру инока Илариона. Но если тогда кандидатура княжьего любимца не вызвала возражений со стороны епископов, то теперь иерархия раскололась. По наиболее полным данным, приведенным в Киево-Печерском патерике (житие Нифонта Новгородского), на соборе 1147 г. присутствовало девять епископов, то есть вся наличная на то время церковная иерархия: Феодор Белгородский, Онуфрий Черниговский, Евфимий Переяславский, Дамиан Юрьевский, Феодор Владимиро-Волынский, Иоаким Туровский, Нифонт Новгородский, Мануил Смоленский и Косьма Полоцкий [333] . Трое последних оспорили самую законность почтенного собрания. Мотивы их оппозиционности можно только угадывать. Мануил, епископ Смоленский, был родом грек, и ему естественно было отстаивать преобладающее влияние константинопольского патриарха в Русской церкви. Греком, кажется, был и Косьма Полоцкий, ставший епископом в 1143 г., то есть вскоре после возвращения полоцких князей из византийской ссылки, куда их отправил Мстислав (см. с. 181); возможно, они и привезли его с собой на Русь. Новгородский епископ Нифонт родился в Киеве, но долго жил в Византии. Будучи знатоком церковных канонов, он не отрицал самой возможности избрания и наречения митрополита местным собором русских епископов, требуя, однако, обязательного утверждения и благословения константинопольского патриарха. Таким образом, Нифонт действовал исходя из своих убеждений, в соответствии с тем пониманием власти патриарха над поместными церквами, которое господствовало тогда в Византии. «Не есть того в законе, яко ставити епископом митрополита без патриарха, но ставить патриарх митрополита», — приводит слова оппозиционных архиереев киевский летописец.
329
Прозвище Клима не может быть истолковано ни как указание на его смоленское происхождение, ибо летопись четко указывает на то, что он был «русин», то есть выходец из Южной Руси, ни как его отчество (от имени Смолята), поскольку наименование монахов по отчеству никак не вписывается в православную традицию. Остается предположить, что Смолятич — это либо намек на схимническое облачение (то же, что «черноризец»), либо характерная черта внешности Клима — иссиня-черные («смоляные») волосы, или глаза, или то и другое вместе.
330
Летописная репутация Клима Смолятича подтвердилась в 1891 г., когда было найдено и опубликовано «Послание Климента к пресвитеру Фоме Смоленскому» (см.: Карташев А.В. История Русской Церкви. Т. 1. М., 2000. С. 210). По единодушным оценкам исследователей, из этого сочинения явствует, что Клим «был блестящим эрудитом, богословом, в совершенстве владел аллегорическим методом толкования Священного Писания и не только прекрасно знал греческий язык и приемы византийской риторики, но был знаком и с так называемой схедографией — высшим курсом византийской грамматики. Полагают, что он получил образование в одном из высших учебных заведений в Византии и именно это дало ему право именоваться «философом» (Карпов А.Ю. Церковная смута в Киеве в середине XII века // Карпов А.Ю. Юрий Долгорукий. М., 2006 //С. 1).
331
Это летописное выражение было понято неправильно уже автором Ермолаевского списка Ипатьевской летописи, который посчитал, что речь идет о Зарубском монастыре в Смоленской земле. И поскольку в летописях упоминается еще один Зарубский монастырь, под Киевом, то в ученой среде и по сей день продолжается дискуссия, в каком из них схимничал Клим Смолятич. Между тем «заруб», в котором пребывал Клим до того, как был приглашен князем на митрополию, конечно же следует понимать смысле «затвора» (или так называемой «великой схимы»), что делает вышеуказанный спор совершенно беспочвенным.
332
Татищев следующим образом воспроизводит аргументы князя: «Церковь осталась без пастыря и начальника правления духовнаго, котораго прежде великие князи, избирая, посылали для посвящения в Константино поль. И ныне избрать в моей воли, но в Царьград к патриарху послать для учинившегося смятения и многих междоусобий в них не можно. К тому же от оных митрополитов посвящения чинятся напрасно великие убытки (имеются в виду подарки и подношения патриарху. — С. Ц.), а паче всего через сию патриархов в Руси власть цари греческие ищут над нами властвовать и повелевать, что противно нашей чести и пользы».
333
Ростовская кафедра в 1147 г., по всей видимости, пустовала, чем только и может объясняться отсутствие ростовского владыки на поместном соборе, обсуждавшем столь важный вопрос, как избрание митрополита. Епископская кафедра в Галиче была образована несколько позже, около 1157 г.
Сторонники Изяслава, в свою очередь, ссылались на 1-е апостольское правило: «Два или трие епископы да поставляють единаго епископа». Глава княжеской партии черниговский епископ Онуфрий так и заявил: «Аз сведе, яко достоять, сошедшеся епископом, митрополита поставити». Но в практике греческой и римской церквей это правило давно было предано забвению, поэтому Мануил Смоленский пригрозил Климу, что не будет ему «кланяться», то есть признавать его митрополичий сан, и совершать с ним службу, если тот не «благословится от патриарха» на поставление в митрополиты, и, кстати, припомнил «рукописание» прежнего владыки, Михаила, налагавшее запрет на литургические действа в Святой Софии. У Онуфрия Черниговского от этих слов стало тяжело на сердце, говорит летописец, однако он продолжал настаивать, что патриарх тут ни при чем и русским епископам самим «достоит» поставить себе митрополита, выбрав его из своей среды и благословив на служение главою святого Климента, подобно тому, «якоже ставять греци рукою святаго Ивана [Иоанна Крестителя]».