Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи
Шрифт:
— Я тебе, хуманс, сейчас стрельну, — с угрозой ответил Леший на чистейшем русском языке, чем привел бойца в самый настоящий ступор. — Перед тобой сержант Красной Армии! Ты лучше подарок товарищу Сталину прими.
Винтовка у Вальки дрогнула, когда в дверях самолета появился ОН. Растерявшись, боец с диким изумлением угадывал в спускающемся по трапу самого ненавистного в Советском Союзе человека. Невозможно было спутать ни с чем эти мерзкие короткие усики, узнаваемую косую челку, выпученные глаза.
— Гитлер!
Ленинградец, потерявший в адских бомбежках города всю семью, почувствовал, как у него темнеет в глазах. Его «накрывало»
— Ах ты, сука…
Не помня себя от злости, он бросил винтовку и прыгнул вперед. Кулаками так молотил по воздуху, что сделал бы честь самой лучшей колхозной косилке. Кажется, даже один раз попал по немецкой физиономии.
… Этот случай потом будет преследовать на протяжении всей его жизни, всплывая по поводу и без повода.
На заводе, куда Валентин устроиться после войны, с ним каждое утро будет здороваться сам директор, целый лауреат Сталинской премии, орденоносец, всякий раз вгоняя молодого рабочего в краску.
Когда же студент Семенов поступит в университет на инженерный факультет, то на первой паре его встретит не кто иной, как ректор, профессор Вознесенский, и при всех первокурсниках и преподавателях, сначала пожмет руку, а потом и вовсе обнимет.
При знакомстве с родителями невесты ее отец, едва узнав имя будущего зятя, тут же бросился его целовать. Сам фронтовик, с радости выпил, расчувствовался, и, недолго думая, предложил вторую дочь в жены. Мол, старшая-то бывает ленится по хозяйству, а младшенькая умница-разумница.
Со временем сыновья, а потом и внуки, все докучали бесконечными просьбами рассказать, как он САМОМУ ГИТЛЕРУ БЛАНШ НА ПОЛ ЛИЦА ПОСТАВИЛ.
Но это будет потом, а сейчас…
Москва
Конечно же, это попытались скрыть. Командир батальона аэродромного обслуживания, чуть не поседел, пока пытался в Москву дозвониться. В одной руке держал телефонную трубку, в другой пистолет. Рядом же, набившись в его крошечную землянку, тяжело дышало еще восемь, а то и десять бойцов и командиров с автоматами на изготовку. На улице за землянкой уже следило еще около трех сотен глаза, считай почти весь личный состав БАО. ЭТОГО охраняли.
Только можно ли такое утаить? Бесполезно пугать нарядами, особистами, наркомом Берией, карами небесными, в конце концов. Новость о взятии в плен самого Адольфа Гитлера с какой-то мистической скоростью стала распространяться от телефонистки к телефонистке, от бойца к бойцу, от командира к командиру.
Уже на посту при въезде в Москву конвой из четырех автомобилей встретили протяжными гудками и выстрелами в воздух из винтовок и пистолетов. Все выбежали к дороге, размахивая руками, подкидывая вверх шапки, варежки.
Дальше, больше. На улицах начали появляться люди с горящими от радости глазами, едва не бросавшимися в сторону каждого из проезжающих мимо автомобилей. С распахнутых настежь окон высовывались горожане и кричали от восторга.
Примерно через пол часа дал протяжный гудок завод-гигант ЗИС (Завод имени Сталина). Почти сразу же могучим ревом, который сложно было спутать с чужим, его поддержал «Электрозавод», за ним — «Красный пролетарий». Через
час, словно прорвало плотину. Небо над столицей Союза оглашали протяжные гудки десятков московских заводов — «Серп и молот», «Красный штамповщик», «Фрезер», «Мясокомбинат имени Микояна» и др.Москва. Кремль.
На улице все гремело, но внутри Кремля царила тишина. Четверо, оказавшись в фойе, встали у поста охраны, где молодой капитан никак не мог положить на место трубку телефонного аппарата.
— П-проходите, — наконец, справившись с шоком, капитан показал в сторону широкой мраморной лестницы. — Вас ждут.
Прибывшие растянулись. Впереди шел еще молодой сержант в грязной гимнастерке и темными разводами на лице. Следом двое крупных, словно вырубленных из камня, лейтенантов государственной безопасности тащили четвертого — перекошенного, еле слышно подвывающего человечка в грязно-белом кителе и брюках.
Поднявшись по лестнице, они замедлили шаг. Один из лейтенантов заметно поморщился.
— Товарищ сержант, Он того… Ну, в штаны, похоже, наделал. Что делать будем?
Кивнув, остановился и сержант.
— Ничего не будем делать, — он качнул головой, равнодушным взглядом окидывая скулящего человечка. — Нет ничего лучше запаха, которым пахнет труп твоего злейшего врага. Тащите Этого дальше, его уже заждались…
Лейтенанты переглянулись, кивнули, подхватили четвертого и потащили его дальше.
— Пришли.
У поворота их встретили двое молчаливых мужчин, настраивавших монстрообразный киносъемочный аппарат. Едва они вышли, как зазвучал характерный стрекот — кинокамера заработала.
— Товарищи, подождите, — один из лейтенантов предостерегающе вскинул руку. — Его нужно в порядок привести. Давайте хоть умоем.
— Нет! — откуда-то сбоку раздался недовольный голос с узнаваемой хрипотцой. Следом из кабинета вышел Верховный, с нескрываемым презрением смотревший на все происходящее. — Пусть весь мир увидит его настоящее лицо. Снимайте, товарищи, снимайте. Ничего нельзя пропустить, все должно быть заснято. Завтра же, как и обещали, подготовим для него клетку…
Стрекот съемочного киноаппарата усилился. Оператор крутил ручку, его помощник наводил резкостью объектива. У обоих лица были серьезные, невероятно сосредоточенные. Прекрасно понимали, что им предстояла работа, которая совсем скоро станет частью мировой истории.
— Внимательнее, товарищи. Ничего нельзя пропустить. Ничего…
А прямо перед камерой извивалось и скулило, подобно забитому псу, существо, еще недавно видевшее себя повелителем мира и ни мало ни много богоподобным существом. Сейчас же дикий ужас раздавил его сознание, как яичную скорлупку, низвергнув существо до ничтожного червяка. Провиденье, оказывается, то же имеет чувство юмора и нередко с охотой его демонстрирует.
Мордовская АССР, с. Сургодь.
Весь свой перелет до места, Риивал не проронил ни слова. Сидел с широко открытыми глазами, устремленными в одну точку, и молчал. И если бы не редкое моргание, можно было подумать, что мертв.
Почти не говорил он и тогда, когда самолет сел на поле за селом. Просто кивнул пилоту, и, закинув за плечо сидор с немудреными пожитками, пошел по тропе в сторону дома.
— Все едино, что этот мир, что Азарот…