Дроздово поле, или Ваня Житный на войне

— Коршун побери, что за дурища такая, а еще пернатая! — поразился соловей.

Тильтиль и Митиль вместе с Феей замахали на них руками: дескать, это что еще за непредусмотренные действием птицы! Жаворлёночек воскликнул: мы, де, может, синие птицы-то и есть, которые вам нужны, только вы не бельмеса по-нашему не понимаете, что с вами разговаривать…

И оба разочарованных птаха вернулись в зрительный зал, на свои законные места: на правое да левое плечо Златыгорки.

Действие двинулось дальше, но тут появился актер в желтой собачьей маске и залепетал:

— Здравствуй, здравствуй, мое маленькое божество!.. Наконец-то, наконец-то мне можно говорить! Мне столько нужно сказать тебе!.. Напрасно я лаял и вилял хвостом — ты не понимал меня!.. Но теперь!.. Здравствуй! Здравствуй!.. Я люблю тебя… Я люблю тебя!.. Хочешь, я выкину что-нибудь из ряда вон выходящее?.. Хочешь, покажу фокус?.. Хочешь, пройдусь на передних лапах, попляшу на канате?..

ТИЛЬТИЛЬ (Фее). Кто этот господин с собачьей головой?..

Видно было, что и малому лешаку страшно хочется узнать ответ на этот вопрос. Он изогнул длиннющее туловище так, что просунул свой нос на сцену, и на весь зал завопил:

— Ерха-ан?

Может, он решил, что на сцене располагается собачий рай, и псы, после смерти попав в него, выглядят как люди с собачьими головами?!

Но фея уже отвечала Тильтилю:

— Разве ты его не узнал?.. Это Душа Тило, ты ее освободил…

Ваня, через голову Шишка принялся шептать, урезонивая лешачонка:

— Это не Ерхан — слышишь: это Тило.

Но Березай не желал успокаиваться, он подбежал к сцене и принялся высвистывать человека в маске, требуя, чтобы он спустился в зал, потом, столкнув не ожидавшего ничего подобного, Шишка на пол, завопил:

— Тило! Место! — и указал на освободившееся кресло рядом с собой.

Яна Божич, сидевшая по другую сторону от Златыгорки, хохотала: дескать, какой веселый спектакль! Шишок поднялся с полу, потирая ушибленный бок, и они вдвоем с вилой усадили-таки лешего, и домовик для верности заткнул ему рот кулаком.

Спектакль, наконец, пошел своим чередом. Герои попали во дворец Ночи, пытаясь за запертыми дверьми отыскать Синюю Птицу… Березай с Шишковым кулаком в пасти провожал упорным немигающим взглядом верного Тило.

Тильтиль подошел к одной из дверей и произнес:

— Теперь откроем эту… Что там?..

Ночь. Берегись!.. Там — Войны… Никогда еще не были они так ужасны и так сильны, как теперь. Не дай бог, если одна из них вырвется!.. К счастью, они все довольно тучные, неповоротливые… А все-таки мы должны быть настороже: ты только загляни — и мы сейчас же захлопнем дверь…

ТИЛЬТИЛЬ (с величайшей осторожностью приотворяет дверь и, заглянув через крошечную щелку в пещеру, сейчас же отшатывается). Закрывайте!.. Скорей, скорей!.. Они меня увидели!.. Они идут сюда!.. Ломятся в дверь!..

Ночь. А ну все разом!.. Наляжем на дверь!.. А ты, Хлеб, почему не помогаешь? Наляжем все вместе!.. И силачи же они!.. Ага!.. Ну вот и все… Сдались… А еще бы секунда…

И в эту секунду сильнейший взрыв до подвального основания потряс тело детского театра. Ряды кресел с конца зала принесло к сцене. С потолка рухнула люстра, и всех засыпало стеклом и известкой. В распахнутые двери центрального входа врывались вместе с клубами дыма языки пламени — видать, бомба угодила в фойе. Ваню придавило прилетевшими креслами, он попытался высвободиться, но неудачно. Тут откуда-то выполз Шишок и, подняв чужой ряд, поставил его перед первым. Нулевой ряд оказался пустым — может, детей на нем не было с самого начала?! Златыгорка прижимала к себе Яну Божич. Гордана мигала и куталась в шаль, бормоча: «Ну вот — опять! Я же говорю — куда цыганка: туда и „томагавк“! Преследует меня топор!» Шишок вскричал: «И впрямь! С чего бы это…»

А Березай лез на освещенную софитами сцену, где действие остановилось. Ночь сидела на полу и стонала. Тильтиль и Митиль куда-то пропали. А человек с собачьей головой лежал без движения. Лешак с воплем кинулся к нему и, схватив на руки, бестолково заметался по сцене.

Шишок заорал:

— Должен быть запасной выход! Зрители, на сцену!

Он уж заскочил на нее и спрашивал у перепуганных актеров: «Куда ведут эти запертые двери?» Огонь отвечал, никуда, де, не ведут. Но, мол, там, за гримёрками, и вправду есть выход и первым ринулся туда — прочь от настоящего огня.

Домовик командовал зрительным залом, в котором началась давка, дескать, без паники, все успеете, по одному, вереницей, вереницей! Как там, де, поется: «Мы длинной вереницей идем за синей птицей»!

— На сцену и — за мной!

И все скопом, а никак не вереницей, полезли на сцену, сметая декорации, ломая ложные двери. Домовик же, нюхом чуя, где в этом доме-театре выход, повел взрослых и детей за собой, крича: «Хозяин, за мной, бегом!» За ним со своей полусобачьей ношей несся Березай.

Ваня тоже полез было на сцену, но вдруг увидал: Росица Брегович с криком «Тетя!» рвется в противоположную сторону, пытаясь продраться сквозь толпу. Ваня спрыгнул на кого-то и, винтом ввернувшись в людское месиво, устремился следом, пытаясь остановить девочку.

Внезапно настежь распахнулись боковые двери фойе — и оттуда с огненным выдохом вынесло обгоревшую соломенную шляпку с обугленными незабудками. Шляпка, кружась в воздухе, упала вниз — и наделась на Росицу! Девочка завизжала, схватившись за голову.

Пернатые метались по сцене над клеткой с горлицей, звали Златыгорку: дескать, выпусти ты эту дуру, хозяюшка! И горлица уже не задирала клюва, а просила умильно: милые птахи, храбрые птахи, вы же не бросите даму одну в этом огне и бедламе?!

Самовила подлетела к клетке, Яна, сидевшая на ее спине, загодя протянув ручонку с растопыренными пальцами, быстро отодвинула задвижку — и горлица выпорхнула наружу. Птахи полетели над толпой за кулисы и по коридору, ведущему на волю, а горлица — за ними.

Тут Златыгорка обернулась — и увидела, что побратиму с Росицей туго приходится. И, взлетев над мечущимися зрителями, выдернула Росу и прижала к своему правому боку, после протянула серебряную руку и выцепила из давки Ваню. Он повис на левом локте посестримы, а между крыльями вилы, крепко обхватив ее за шею, сидела «снежинка» Яна Божич.

Росица же по-прежнему протягивала руку в сторону фойе, повторяя, как заведенная: «Тетя Майдаленка! Тетя! Тетя!» И посестрима устремилась к запертым дверям бельэтажей, и ребята одну за другой принялись открывать их — но только впускали в партер все новые клубы дыма и языки пламени: в фойе было не пробиться. Цыганка Гордана залезла в ожидании замешкавшегося «ангела» в ближний к сцене бельэтаж, туда, где по-прежнему светили софиты.