Другая Белая

Дэвид очень любил мать, умершую несколько лет тому назад. «Она была очень спокойной женщиной», — это звучало как лучший из всех возможных комплиментов. Жизнь научила ее находить выход из любых ситуаций. Дэвид вспоминал, как однажды в магазине трехлетняя Крис, разыгравшись, скинула на пол несколько бутылок дорогого вина и коробок с шоколадом. Бабка обмерла, но тут же нашлась. Возмущенным голосом она отчитала вышедшего на шум владельца магазина за неправильно расставленные товары:

— Как это вы нелепо все тут поставили — ребенок мог бы серьезно пораниться!

Скандал владельцу был не нужен, он извинился и подарил Крис большую шоколадку.

Подобных историй в памяти Дэвида была уйма.

Когда гуляли, он всегда держал Марину за руку. За руку, не под руку. Как маленькую.

* * *

Самым торжественным и ожидаемым событием дня был обед в шесть часов вечера. Марина любила готовить, ей нравилась реакция Дэвида: «Delicious!» [40] Она переодевалась, следила за тем, чтобы обязательно была видна ложбинка на груди — cleavage: он это очень любил, да, честно говоря, местных женщин без вот этого самого она почти и не встречала: женщины были полногрудые. Накрывала стол красивой скатертью, доставала привезенные в качестве приданного мельхиоровые приборы, большие белые веджвудские тарелки (купила на Oxford street). Тарелки она грела в микроволновке перед тем как положить на них еду. Обедали при свечах и с вином. Непьющая Марина вначале отнекивалась, но потом, видя недовольство мужа, стала пить наравне с ним. Это тоже стало ей нравиться — в Москве такого не было. Дэвид пил, как он это называл, по-русски, то есть с тостами. Они уже успели посмотреть многие комедии советских времен с Марининым переводом. Фразы «тостующий пьет до дна» и «тостуемый пьет до дна» привели его в полный восторг, они стали сопровождать их застолья. За столом Дэвид молодел и озорничал, рассказывал анекдоты. Например, про Черчилля.

40

Очень вкусно (англ.).

— Ты ведь знаешь, что он любил выпить? Однажды в театре дама за его спиной громко зашептала: «Смотрите, он опять пьяный!» Черчилль обернулся и сказал: «Да, мадам, сегодня я пьян, но завтра буду трезв, а вы… уродливы сегодня и будете уродливы завтра».

Марина не верила:

— Не мог он так сказать, он же был джентльменом. (Потом сама прочитала в книге о Черчилле: было такое, но не в театре, а в Парламенте и сказано это было даме — депутату.)

Смеялись много, потом вместе мыли посуду. Марина, посмотрев однажды, как это делал он один, — не смывая пену с тарелок и сразу вытирая их полотенцем, подпускала его к этой процедуре только в качестве помощника.

* * *

Конечно, они смотрели телевизор! Регби — каждое воскресенье. Когда играла команда Уэльса, Дэвид облачался в майку с драконом — символом Уэльса. Уговаривал и ее сделать то же, но Марина, посмотрев на застиранную майку вежливо отказалась, справедливо заподозрив, что кто-то другой ее уже носил.

Сама она любила смотреть все передачи о собственности: для нее они были окном в частный мир британцев. «House Doctor» [41] — о том, как сделать свой дом продаваемым (в то время на рынке жилья свои условия диктовал покупатель, продать дом было нелегко из-за переизбытка предложений), «Location. Location. Location» [42] — как отыскать дом своей мечты, «Changing rooms» [43] — как сделать свой дом уютным.

41

«Доктор для дома» (англ.).

42

Здесь: «Выбираем местожительство» (англ.).

43

Здесь: «Меняем интерьер» (англ.).

[Эта передача была похожа на ту, которую Марина старалась не пропускать в Москве — «Квартирный вопрос». Только здесь все начиналось с бюджета: сколько денег в наличии и сколько каждая переделка, как правило, очень скромная, будет стоить. Интерьеры в московской передаче были роскошнее, но Марина, знавшая по своему опыту, во что в реальности обходятся подобные фантазии в рублях или «зеленых», которыми расплачиваешься за «евроремонты», так ни разу и не услышала ни малейшего упоминания о презренном металле. Асоциальное телевидение!]

Нравились ведущие. Советы, как переделать дом, который долгое время простаивал на рынке, давала ведущая с американским акцентом. Она не щадила домовладельцев:

— Дом захламлен, ковры пропахли собачиной, стены цвета взбесившихся помоев, кто же такой купит?!

Дэвид иногда не выдерживал:

— Американка! Ее специально выбрали для этой передачи — женщина этой страны никогда бы себе такого не позволила. Она бы сказала «it’s lovely!» [44]

44

Как мило! (англ.).

Комментарий Марины о том, что это неискренне, он парировал вопросом:

— А разве уместно всегда быть искренним?

И добавил: «Это не значит лгать — просто экономно расходовать правду».

* * *

Марина приехала в страну, считая, что с английским языком у нее проблем не будет. Она ошибалась: проблемы были. Не говоря уже про уличный разговорный английский и великое множество акцентов, она далеко не все понимала в телевизионных передачах: не давался ей, например, английский юмор. Дэвид, как ни странно, юмористические передачи не любил, а ей нравилась одна — с комментариями событий недели. Марина смотрела, смеялась над мимикой и жестами людей на экране, но текст, произносимый с невероятной скоростью, она понимала на одну треть, остальное — «непереводимая игра слов с использованием местных идиоматических выражений». Она произнесла про себя эту некороткую фразу и в который уж раз вздохнула: «Как тут прикажете погружаться в новую жизнь? Только вообразишь себя домовитой хозяйкой английского дома и погрузишься, как неподвластная воображению сила тут же и вытолкнет». В борьбе английского с русским неизменно побеждал последний. Великий и могучий русский язык. Как огромная планета, он держал ее в поле своего притяжения всеми шутками и прибаутками, фразами из кинофильмов, цитатами из произведений советских и прочих писателей, а также русскими романсами, городским фольклором, советским шансоном и бардовской песней. И песнями советских композиторов. В общем, всем тем, что накопилось в памяти за жизнь. Еще и «посмеивался» над своим слабым английским собратом: «А ну-ка вырази это на нем!» Выразить не получалось. Притяжение могучего слабело только ночью.

* * *

Ночь была сильна, она все меняла, все преображала! Оживали незамечаемые днем черно-белые фотографии предков по обеим сторонам лестницы. Шахтеры и их верные жены смотрели строго, но не враждебно. Они благословляли потомков на богоугодное дело: прильнуть мужу к жене своей и стать им плотью единой…

«Любовь, как акт, лишена глагола» [45] в богатом русском языке. Но это, вот это самое, как-там-его-прилично-называть, у них с Дэвидом было, и было восхитительным! Марина всегда была женщиной чувственной, но эта особенность ее натуры в ее самую «женскую пору» была и невостребованной и неудовлетворенной. Как-то — было ей тогда лет тридцать — в темноте ночи прозвучали слова: «А мне и не надо всего этого, давай по-простому…» И хоть злопамятной не была, но вот закрылось в ней что-то после этих слов, да и попыток открыть не последовало. «По-простому? Ну, давай, коль так… когда уж очень приспичит…»

45

И. Бродский «Л. В. Лившицу».

И как же сладко было повиноваться страстному и желающему, его умелым рукам, его особому ночному голосу. Как упоительно было повелевать повелителем, слышать его стоны, видеть его искаженное страстью лицо, владеть своим еще гибким телом, всеми его скрытыми мышцами. Знать, как властвовать. Знания были из какого-то далекого далека, из какой-то неподвластной уму архаики, и голоса ночные были оттуда же — не окультуренные. После этой «дикой» страсти была нежность: «number one», «the One», «irresistible!» [46]

46

Здесь: лучшая, единственная (разг.), неотразимая (англ.).

А еще позже Марина лежала, глядя в потолок, с легким сердцем и абсолютно пустой головой — вот оно, какое, оказывается, бывает полное освобождение. Это та самая легкость бытия: не думать, не пытаться все предусмотреть, предугадать, и соломки подстелить. «Да гори она синим пламенем, соломка эта! Боже, как хорошо…» И потом уже, засыпая: «Какая молодец, что решилась приехать, а то жила бы сейчас в Москве зимней вишней замороженной…»

«Ты говорила мне люблю. Но это по ночам, сквозь зубы, а утром…» [47]

47

К. Симонов. Стихотворение.

А утром, полулежа в шезлонге в саду, Марина снова погружалась в извечные свои думы и разговор с самой собой: «Пока все хорошо, но как долго это продлится?.. Мы очень разные… Его мама была очень спокойной женщиной, для него это главное, а я такая… эмоциональная. Простой человек, вот он сидит рядом, всем довольный, кроссворд разгадывает, потом отправит его куда-то по почте и, вполне возможно, получит десять фунтов… Подруга, ну-ка выбрось свой снобизм из головы! „Непростые“ знакомые у тебя в Москве были, и что? „Людей неинтересных в мире нет“, — помнишь любимого в юности Евтушенко? Познавай, а лучше — принимай, какой есть, книжная ты моя. Что мешает тебе полюбить этого человека? Он так добр к тебе, называет „my little cherub“ [48] … Чтобы любить, надо, как минимум, знать — не обстоятельства жизни и характер, в этом я, кажется, разобралась, а знать сердечным знанием. Тут — пусто: я его „не сюствую“, он ускользает от моего… внутреннего зрения. Женщина, ты зануда! Это после такой-то ночи… Радуйся солнцу и природе вокруг. „Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет“ [49] . Все вокруг зеленое, презеленое! „И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной…“ [50] Что за земля такая райская!»

48

Мой маленький ангел (англ.).

49

Гете «Фауст».

50

И. Бунин. Стихотворение.