Другая другая Россия

— Да, кайф, — соглашается Таня. — Один мужчина мне знаешь, что сказал? «Ты не представляешь, какая у тебя работа! Ты людям такое щ-щастье приносишь», — шипит она, расчувствовавшись, и снова напоминает мне змейку танцующую под дудку.

Весь день я кручу салал, радостно, как мантру, напевая про себя: «Цветы — это поцелуй». Таня мастерит каркасы для свадебных букетов. Она обещает, что завтра я буду крутить розы из остатков. Настроение у нас у обеих приподнятое, скоро — Новый год. И оно не портится, даже когда в салон входит печальный мужчина, словно дымкой серости с улицы, окутанный своей грустью.

— День сурка… Серые будни. Все — одно и то же… — грустно говорит он и, купив три тюльпана, уходит.

Наше настроение не портится даже после того, как в салон вплывают две женщины, в которых Таня с первого взгляда опознает «а-ля-бабусенций» и «вымогучих». А-ля-бабусенции в несвежих норках брезгливо оглядывают сначала меня и мой салал, потом Таню, весь салон и, наконец, холодильник.

— Это что? — спрашивает одна, наклоняется над фиолетовой орхидеей, хватает ее лепестки двумя пальцами и отдергивает, как от таракана. — Все несвежее, — заявляет она.

— Вчера только была поставка. Все очень свежее, — говорю я.

Женщины загружаются в холодильник и щипают головки цветов так, словно те им что-то сделали. Брезгливо морщатся.

— Троганье переходит в наглость, — мне на ухо говорит Таня и решительно идет к холодильнику.

— Почему у вас все цветы — зачищенные? — басцом спрашивает одна из женщин.

— Во-первых, это для цветка хорошо, потому что гниение начинается с листвы, — нейтрально отвечает Таня. — Во-вторых, если вы вынете незачищенную розу из вазы, вам на ноги польется с листвы вода.

Женщина вынимает розу из вазы, сбрызгивает воду со стебля себе на ноги и победоносно смотрит на Таню.

— Вы не на меня смотрите, а на розы, — говорит та. — Я ведь вас не заставляю ничего покупать.

Женщины еще минут пятнадцать трогают и морщатся. Уходят, купив пять роз. На прощание одна из них оборачивается и обиженно говорит:

— А вам, юные дамы, хочу сказать, что мой сын всегда покупает цветы на дороге, и там они — незачищенные…

— Наговнились и ушли, — резюмирует Таня. — А мне еще восемь часов на ногах стоять. А давай помоем после них полы?

— А давай! — соглашаюсь слишком поспешно — полы мою я. Ну… я ж тут — подмастерье.

Настроение стабильно держится на отметке плюс даже после того, как нас «вымогают» дважды за день. Сначала девушка и парень. Ей нравится лук, ему — розы. Таня говорит, что почему-то многие мужчины зациклены на розе, им кажется, что она — королева цветочного мира, а есть еще множество прекрасных цветов.

— Если ты так, то мне не нужен твой букет, — визгливо говорит девушка, раненная в самое сердце своей оригинальности.

— Как я?! Ну, как я?! — с надрывом великого мученика спрашивает парень.

— Я тебе говорю, что лук — это стильно и ори-ги-наль-но!

— И, вообще, здесь дорого! Пошли отсюда! — срывается он, не выдержав мучений.

— Ты можешь идти, тебя никто не держит! А я останусь здесь, и сама куплю себе лук!

— Ну, и оставайся со своим… луком!

Пока я испуганно слежу за сценой, прикрывшись пучком салала, Таня быстро скользит к проходу, гибко обходя девушку, вцепившуюся в лук, и мягко преграждает дорогу молодому человеку.

— А давайте и розы, и лук, — ласково говорит она. — И по цене вас устроит, вот увидите.

— Тогда бордовые… — нахохлившись, отвечает молодой человек и возвращается.

Таня в пять минут собирает букет из лука и бордовых роз.

— Всегда же можно прийти к компромиссу, — тихо говорит она, когда парень и девушка, взявшись за руки, выходят из салона.

— А вот так еще повернитесь… Ага… А теперь влево. Влево, пожалуйста. И головками покажите? Угу… Да… А теперь вправо. Да-да, вот так…

Таня по просьбе очередной «вымогучей» клиентки принимает разные позы, держа в вытянутой руке букет из трех роз и одной веточки.

— Как это будет смотреться? — спрашивает клиентка лет тридцати в белой куртке.

— Как три розы и веточка, — спокойно отвечает Таня.

— Ага… тогда еще вот сюда повернитесь… — просит она, словно с другой стороны три розы и веточка предстанут огромным букетом.

— А вы все вещи так тщательно подбираете? — спрашиваю я.

— Ой, вы знаете, — оживляется клиентка, — недавно мы с мужем мне куртку покупали, и я никак не могла выбрать, он даже психанул. Сначала мне нравилась беленькая, но она была слишком маркой. Потом я хотела синенькую, ну у нее не было заклепок, как у беленькой. Еще была бежевая…

Говоря, она, сощурившись, смотрит на Таню, застывшую с вытянутой рукой, и продолжает свой рассказ о куртках, в котором фигурирую розовые и черные цвета, заклепки и планки разной длины и высоты. Уходит она с тремя розочками и веточкой после подробнейшего рассказа о том, как выбирала имена для своих детей. Я боюсь, что мне снова придется мыть полы, и никак не комментирую ее визит.

До меня доходит вся значимость работы флориста, и, расчувствовавшись, я прижимаю к груди салал, с которым за три дня работы успела сродниться. Салал уже кажется мне какой-нибудь частью моего тела, с которой я больше никогда не расстанусь. Размякнув от наплыва чувств, опускаюсь на единственный табурет, но быстро вскакиваю, припомнив, что флористу нельзя сидеть. Цветы сделали меня сентиментальной. Хочется любви и нового года, подкидывать елочные шары и громко смеяться.

— Девушки-девушки! Ну что, вы как неживые! — в салон влетает утренний молодой, погнавшийся с розочкой за незнакомкой. — Дайте мне розочку — самую дешевую!

— Для кого? — грозно спрашиваю я, уперев руки в бока.

— Да, вот, с девушкой хочу познакомиться… — поробев, отвечает он.

— Так вы ж утром знакомились… — инквизиторским тоном продолжаю я.

— Так это ж… уже другая…

Вынимаю из вазы с остатками самую жухлую розу, кладу на стол, со словом «Нате!», и, презрительно задрав подбородок, высвистываю:

— С вас-с с-сто рублей.

Он расплачивается, берет розу и выходит, опасливо оглядываясь.