Другая дверь
Шрифт:
И не суть, что хотела она сама за эти деньги получить телефон на продажу и выручить за него сто двадцать, а то и сто тридцать…
Слава, если честно, догадался об этой нехитрой проделке своей хозяйки и трубу ей не отдал.
А когда лысоватый, задыхаясь от волнения, спросил «сколько?», на чём мы закончили одну из предыдущих глав, наш герой спокойно сказал:
– Пятьсот, и ни копейки меньше…
Как он догадывался по местным меркам, это были большие деньги, но понимал он и другое: ничего подобного тут никогда не было и не будет, а значит, цену можно было лепить от балды. Всегда на антикварном рынке
Поэтому Прохоров и «гулял»…
– Двести… – с ненавистью глядя на нашего героя, сказал лысоватый. – И ни копейки больше…
Слава спокойно положил телефон в карман сюртука.
– Хорошо… – зашипел хозяин ресторана, – Двести пятьдесят…
– Четыреста пятьдесят… – в паузе между ложками супа с лисичками успел сказать Прохоров.
Лысоватый повернулся и пошёл к внутренним помещениям.
– Эй, – остановил его Слава, – часы есть?
– Без пятнадцати семь… – не оборачиваясь, сказал тот.
– Тогда смотри сюда…
Прохоров подождал, пока тот вернулся, достал телефон и выставил на мониторе часы, месяц и год.
– Ну и что? – обиделся лысоватый, – я тоже так могу…
И нарисовал на салфетке 18 47…
– Тогда подожди полминуты… – невозмутимо ответил наш герой.
Труба лежала на столе, и Прохорову очень не хотелось, чтобы монитор погас прежде, чем сменятся цифры на циферблате…
Но именно так и произошло.
– Ну и что? – нетерпеливо спросил хозяин ресторана.
– Нажми вот эту кнопку… – нашёл выход Слава, – Сам нажми…
– Ещё и часы… – не то радостно, не то разочарованно произнес лысоватый. И, подумав немного, сказал, – Триста, и хоть режь меня на куски…
– Годится… – сказал Прохоров. – Деньги на стол… Хозяин достал откуда-то из внутреннего кармана и дрожащей рукой положил на стол три такие знакомые… светло-коричневые «катеньки».
Наш герой хотел возмутиться, но сдержал себя. Прежде чем вопить, нужно всё понять.
– Курс какой? – спросил он почти грубо, пытаясь сообразить, насколько его развели.
Он-то рассчитывал на марки – зачем ему здесь, в Берлине, рубли?
– Двести шестнадцать за сотню… – скривился лысоватый.
Рублей за марку? Или марок за рубль?
В той России, которую покинул наш герой, у него бы даже сомнения не возникло. А здесь?
34
– Дай в местной… – пошел он ва-банк.
Двести пятьдесят марок за мобильник было нижним пределом, который он назначил себе вчера вечером.
– Тогда шестьсот… – продолжил торговлю лысоватый.
Прохоров настолько обалдел от счастья – не ошибся, выиграл – что слов не нашел, просто кивнул, соглашаясь.
– А в качестве компенсации за эти сорок пять марок…
– Сорок восемь… – автоматически сосчитал Слава.
– Ну, сорок восемь… – примиряюще поднял руки хозяин ресторана, – с меня адрес магазина, который торгует старыми русскими книгами.
У нашего героя рухнуло сердце…
Вспотели
ладони…И, защищая неизвестно что, поднялись плечи…
Откуда он знает?
Однако, как оказалось, ничего криминального в последней реплике лысоватого не было. Он не следил за Славой и не умел читать чужие мысли. Просто вчера, демонстрируя возможности своей шариковой ручки, наш герой писал на салфетке, которая и была тут же продемонстрирована нашему герою…
Ну, все помнят, что он писал (а кто не помнит, может подняться на пару глав вверх и перечитать). Только Прохорову казалось, что ничего особенного в том тексте не было, просто фразы, набор слов для показа возможностей пишущего предмета. Но сейчас он перечитывал набор слов и видел, что душевная боль прорвалась таким образом наружу, прямо-таки заливая мятую бумажку.
Сегодня он такого уже точно не написал бы…
Но лысоватый, как настоящий торговец, попробовал учесть в торговле и эту самую боль…
Хотя можно было совсем не учитывать, Слава и так был до неприличия рад результатам сделки.
– Вот тебе визитка, – хозяин ресторана одной рукой бросил на стол карточку, а другой, аккуратно сложив, убрал во внутренний карман три сотенные бумажки коричневого цвета. – Он поляк, торгует книгами всерьёз, и русскими тоже… Мой старый клиент…
И проследив взглядом за глазами собеседника, почёл себя обязанным объясниться насчет рублей:
– Храню их на черный день…
Такое отношение к рублю (как к крепкой и устойчивой валюте, на манер доллара или евро в начале двадцать первого века) настолько поразило нашего героя, что следующий свой вопрос он задал только через минуту, восстановив перехваченное дыхание:
– А с чего ты вообще взялся торговаться в рублях?
– Но ты же сам, – глаза лысоватого смотрели подозрительно, – сказал «ни копейки»…
Прохоров не смог скрыть удивления, что обычная идиома в два с лишним раза увеличила сумму сделки, лысоватый понял, что лоханулся, но поезд уже ушёл и можно было только помахать ему мокрым от слёз платочком на прощание.
Слава поступил честно: придя домой, положил перед Песей Израилевной пятьдесят марок.
– Это шо? – испугалась она.
– Твоя доля…
Надо было бы по сюжету сказать всякую пафосную дрянь – «за твою доброту и участие» или «за то, что ты такой хороший человек», но Прохоров пафоса не выносил, да и объяснять старухе, что она хороший человек, было поздновато. И слова такие были трудны для понимания нормального человека…
А тут – «твоя доля», и всё ясно…
Мадам Шнор долго смотрела на своего постояльца, изредка переводя глаза на деньги. Видно, никогда раньше она так легко не зарабатывала эти несчастные пятьдесят марок и сейчас она решала, что же делать дальше и вообще, как жить…
– Ты можешь жить у меня сколько хочешь… – наконец сказала старуха, – И ещё завтра я отведу тебя к Давиду. Вы с ним, я уверена, что-нибудь зрозумиете за старые книги…
– Нет… – возразил ей наш герой.
– Нет? – на лице Песи Израилевны обозначилось неподдельное горе. – Нет? Ты не пойдешь к Давиду?
Ну, как тут было не пойти?
– Пойду… – согласился Прохоров. – Но только сначала к твоим друзьям, которые умеют работать с документами, потом на почту, а уж потом…
– Так тут же всё рядом…