Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Так, на основе работ Павлова и Бехтерева, сформировалась кондиционная (условно-рефлекторная) гипотеза гомосексуальности, которая долго господствовала в советской науке.

«Совершенно несомненно, — писал Ганнушкин (1933), — что, как правило, у большинства людей до наступления половой зрелости половое влечение отличается большой неустойчивостью, особенно в отношении цели и объекта влечения. Случайные впечатления, соблазны со стороны товарищей, наконец, прямое совращение со стороны пожилых гомосексуалов фиксируют у еще не нашедшего себя в половом отношении неустойчивого, психопатичного юноши ту форму удовлетворения полового влечения, в которой он испытал свои первые, наиболее яркие половые переживания. Повторение создает привычку, а общение с другими гомосексуалами и сознание осуждения, с которым общество относится к гомосексуалу, приводит к односторонней сектантской установке к лицам другого пола; параллельно с этим элементы нормального полового чувства постепенно атрофируются и замирают…»

Объяснение это, реалистичное, но очень узкое. Оно, однако, действительно объясняет нервный механизм формирования пристрастия, хотя и оставляет вне объяснения избирательность действия: почему у одних этот рефлекс образуется, а у других при такой же ситуации — нет. Неустойчивость? Психопатичность? Так ведь не все же гомосексуалы — психопаты. Есть очень спокойные, уверенные в себе люди, например многие полководцы. Непонятно также, почему так трудно избавиться от гомосексуальности — ведь условный рефлекс по прекращении повторений пропадает, его можно заменить другим.

Тем не менее это объяснение долго держалось не только в советской науке, но и в западной (McGuire et al. 1965; McConaghy 1987). Собственно, на нем и была основана «отвращающая» и «приучающая» терапия.

Не собирался объяснять гомосексуальность Конрад Лоренц, австрийский этолог, но и его открытие оказалось для этих исследований чрезвычайно важным: оно прояснило, почему именно раннее детство так важно для определения сексуальной ориентации, которая скажется только длительное время спустя, — почему в раннем детстве закладываются основы особенностей, выявляющихся только после достижения половой зрелости, почему они держатся так прочно.

Как этолог Лоренц изучал поведение животных, в частности птиц. Он заинтересовался тем, как у них вырабатываются некоторые инстинкты. Так, утята, только вылупившись и став на ноги, уже идут рядком за уткой. Инстинкт? Но как они распознают, что это их мать? В 1930-е гг. он проделал эксперимент. Когда в инкубаторе вылупились утята, он опустился перед ними на корточки и медленно пошел на четвереньках. Утята сразу же выстроились в цепочку и пустились ковылять за ним. Стало быть, они не могут опознать утку. Любое движущееся тело, которое оказалось перед ними сразу после вылупления, принимается за утку-наседку. Пусти футбольный мяч — и они пойдут за ним. Инстинкт, как всегда, ограничен. Эволюция лишь позаботилась о том, чтобы утята умели выстраиваться и двигаться за наседкой, а опознать ее предоставила им простейшим способом: ведь в обычной ситуации только утка-мать и может оказаться тем большим телом, которое начинает двигаться возле них вскоре после выхода из яиц.

Лоренц был не первым, кто подметил это явление. За полвека до него Сполдинг в Британии описал этот эффект для цыплят, вскоре немец Хейнрот подметил то же относительно гусей. Но Лоренц увидел больше: он с удивлением констатировал, что теперь куда бы он ни шел, утята послушно его сопровождают. Он навсегда стал для них уткой-наседкой. Заменить его настоящей уткой уже не удавалось. Лоренц проверил другими опытами. Движущийся предмет должен появиться перед утятами не слишком рано и не слишком поздно. Не сразу по вылуплении и не на второй день. Тогда инстинкт еще не срабатывает или уже не срабатывает. Пик восприимчивости падает на интервал между 13 и 16 часами после вылупления — Лоренц назвал это «критическим периодом».

И он сделал обобщение: эволюция вырабатывает у детенышей животных не только постоянные инстинкты, но и такие инстинкты усвоения, которые действуют лишь очень ограниченное время, в определенных возрастных пределах, в определенный момент жизни. Это момент, отведенный эволюцией организму для восприятия какого-то важного жизненного опыта, который нужно усвоить раз навсегда — так, чтобы впоследствии устойчиво, без изменений, придерживаться полученной информации, в частности усвоить, кто свой, кто чужой, как выглядит мать, и т. п. Такое жесткое усвоение Лоренц назвал импринтингом — «впечатыванием» (кстати, слово «впечатление» того же корня, но более широкого значения). Повторение — мать учения. Но импринтинг — не обучение. Для импринтинга не нужно повторение. Достаточно мгновенного впечатления — и впечатано навечно.

Вскоре Экгард Хесс из Чикагского университета расширил наблюдения Лоренца. Он показал, что это явление не ограничивается отношениями с родителями, а распространяется и на другие формы поведения. Так, цыплятам в первый день инстинкт дает опознать наседку, во второй день — гнездо, на третий — источник корма. Где бы потом ни появлялся корм, цыплята всё равно ищут его там, куда их направил импринтинг (Hess 1959; 1975). Не ограничивается он и птицами.

Импринтинг есть и у людей. Яснее всего виден этот механизм в овладении родным языком. Ребенок усваивает его очень быстро и очень совершенно — сходу. Каждое слово или выражение будто ложится в заготовленную для него ячейку. Никогда более человеку уже не удается овладеть языком (другим или даже своим первым) столь быстро и столь полно. Время упущено. Критический период миновал (Money, 1961; Money, 1965).

Пол Гебхард, возглавивший Институт Кинзи после смерти основателя, предположил, что и сексуальные предпочтения формируются в порядке импринтинга. Во-первых, в возрасте от года до четырех в человека впечатывается его половая самоидентификация — с этих пор он мыслит себя принадлежащим к мужскому или женскому полу и ведет себя соответственно. Затем, таким же образом человек получает образ того, в кого влюбляться. Критический период для этого импринтинга, по мнению Гебхарда, наступает в подростковом возрасте, когда человек приближается к половому созреванию. В примерах Гебхарда мальчик, именно в такое время боровшийся с более сильной девочкой и оказавшийся под ней, испытал острое половое возбуждение, и потом всю жизнь жаждал более сильных, чем он, женщин и для оргазма ему нужна была борьба. Другой мальчик к своему критическому периоду оказался со сломанной рукой под опекой медицинской сестры, которая, жалея его, прижимала его голову к своей груди. Смесь боли и нежности отныне всегда была ему нужна для наслаждения (Gebhard 1965). Это может объяснить воздействие случайных и разовых потрясений гомосексуального плана.

Поскольку этот механизм у людей шире импринтинга и не столь однозначен, советский генетик В. П. Эфроимсон предложил называть его «импрессингом». (Эфроимсон 1995: 79)

Психоаналитик Фрэнк Каприо приводит такой казус из собранных Маршаллом С. Греко биографий гомосексуальных заключенных (случай ї 102). Заключенный предпочитает фелляцию.

«Когда ему было приблизительно лет пять, он проходил мимо спальни своих родителей и услышал, как стонал отец. Он вошел в спальню и увидел, как мать осуществляла фелляцию на отце. И отец, и мать проявляли огромную страсть. Отец лежал на спине, руки его были раскинуты в стороны, и он издавал легкие стоны. Мать, вытянувшись лежала на отце сверху, ее влагалище находилось ниже подбородка отца, ее руки были на его ягодицах, и более, чем половину отцовского пениса она держала во рту. Ему удалось выскользнуть незамеченным. Он на цыпочках прокрадывался в спальню своих родителей в четырех других случаях, но не смог их поймать за таким же актом снова. Заключенный утверждает, что в результате этого переживания он начал интересоваться, как ощущается на вкус пенис во рту». С семи лет он по собственной инициативе стал брать на несколько мгновений в рот пенис своего дружка, а затем мастурбировал. До 10 лет это доставляло ему наибольшее возбуждение (Каприо 1995: 115–116).

Джон Мани считает, что гомосексуальность получается в результате импринтинга случайно — просто с сексуальным возбуждением в критический период совпала близость с мальчиком, парнем или мужчиной (Money et al., 1957). Эдвард Бречер даже уточняет, что в подростковом возрасте выбор объекта для влюбленности определяется не личными характеристиками объекта, возможно и не его полом, а временем в жизненном цикле подростка, — когда этот объект подвернется, разумеется, с тем условием, что он подвернется в подходящей ситуации (Brecher 1979: 234–236).

Здесь, конечно, не всё убедительно. Ведь если всё было бы так, то гомосексуальность была бы распространена шире, чем гетеросексуальность: ведь у мальчика ситуаций, когда подворачивается близость с другим мальчиком, гораздо больше, чем ситуаций, в которых он мог бы встретиться наедине с девочкой. Более того, многие из этих ситуаций однополых встреч используются именно в сексуальном плане — и не производят длительного воздействия! Точнее, далеко не на всех производят. Сам же Бречер одним из условий наступления влюбленности называет новизну, свежесть знакомства. Влюбляются обычно в «прекрасную незнакомку», а не в соседку. Тут, видимо, действует инстинкт, пригашающий сексуальные чувства по отношению к людям, с которыми человек длительно проживает вместе (этот инстинкт эволюция выработала, чтобы подавить в зародыше инцест, кровосмешение). Можно бы еще добавить молодость. Но как же так — свежесть и молодость нужны, а разница полов — нет? Очевидно, к моменту первой влюбленности или готовности к ней некие важные условия в психике уже сложились.