Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
Своей нелюбви к немецкой музыке Дягилев придал милитаристское оформление. В «Дейли Мейл» было напечатано его интервью со словами:
«Солдаты, возвращающиеся с фронта в Лондон находят поклонение старым немецким идолам, столь же глупое и некритическое, как всегда…. Брамс — это ничто иное, как окаменелый труп…. Бетховен навязан вам немецкой пропагандой. Бетховен, мои дорогие англичане, это мумия… Прислушайтесь к себе и вы поймете, что в произведениях типа Бетховенского скрипичного концерта, который продолжается три четверти часа, сегодня нет ни искры интереса. Это ужасная огромная мумия. Что до Шумана, то я не вижу в нем ничего, кроме соскучившегося по дому пса, воющего на луну» (Haskell 1935: 280).
Получив отповедь от английского критика, он дал еще
Дягилев выехал с Мясиным в Америку, где тот танцевал в ролях Нижинского. Впрочем, Фавна пришлось умерить: их потащили в суд за неприличные сцены в «Шехеразаде» и «Фавне». Что ж, Мясин поместил шарф нимфы на скалу и уселся рядом. Дягилев сказал: «Ну, теперь Америка спасена».
Когда Нижинский с труппой путешествовали по Америке, Дягилев с Мясиным и небольшой частью труппы уехали на гастроли в Испанию. Потом гастролировали сезон за сезоном по Европе.
Послевоенные годы были трудными. Сезон 1920-го года провалился, после расплаты с труппой Дягилев с Мясиным остались без денег. Спасла помощь от Шанель. «Весна Священная» в новой постановке Мясина шла успешно. Мясин приглядел островок возле Венеции, купили его и стали строить там дом (Massine 1968).
В январе 1921 г. в Лондоне в ресторане «Континенталь» в присутствии Стравинского, Шанель, Пикассо и других Мясин напился, вскочил на рояль и воскликнул: «Все тихо! У меня объявление. Пришло время. Я намерен уйти». Раздались крики: «Давай, продолжай! Скажи, с кем!» — «Нет секрета. Я собираюсь уйти с Соколовой». Соскочил и поцеловал ей руку. Это была англичанка с русским сценическим именем, у которой был свой возлюбленный — Кремнев. Оказалось, однако, что роман у Мясина с другой балериной, тоже англичанкой — Верой Савиной.
На следующий день расстроенный Дягилев предложил ей очень выгодный контракт, если она откажется от Мясина. Она не пошла на это. Перед репетицией Григорьев отозвал Леонида Федоровича и что-то сказал ему. Мясин смертельно побледнел и вышел. Репетицию отменили. Было объявлено, что Мясин уволен, а Савина переводится в кордебалет. Она тоже ушла. С ними еще несколько артистов — их друзей. Все вместе они сформировали небольшую труппу, сыграли свадьбу Мясиных и уехали в Южную Америку.
Семь лет мясинского периода окончились. Дягилев, который сразу потерял друга, любовника, премьера и хореографа, несколько дней не показывался, потом появился неузнаваемый, с большими черными кругами под глазами. Нувель боялся за его рассудок. Но Дягилев сказал: «Незаменимых нет в этом мире. Я должен найти кого-то».
7. Секретарь-сценарист
Борис Кохно, Париж, 1921.. Рисунок Пабло Пикассо.
В феврале 1921 г. возле него появился 17-летний Борис Кохно. Этот парнишка был эмигрантом без гроша в кармане. Русский, из дворян. Отец был гусарским полковником, близким ко двору, даже крестным отцом цесаревича. Борис учился в императорском лицее Москвы и бежал с матерью и сестрой от революции, как все, через Константинополь. Судейкин, который писал его портрет, послал его с каким-то вопросом к Дягилеву. Сергей Павлович вышел к нему из ванной и, выслушав, сказал: «Извини, теперь расскажи мне не о Судейкине, а о себе». Выслушав, попросил придти завтра. Назавтра вопрос в лоб: «Хочешь быть моим секретарем?» Тот спросил: «Что должен делать секретарь?» Ответ: «Быть необходимым». Дягилев не обещал платить Борису жалованья, но стал кормить, поить, одевать и давать несколько франков в день на сигареты. Борису пришлось ограничить курение — не более 6 сигарет в день. Сразу же купили ему новые костюмы, и через несколько дней Кохно выехал с Дягилевым в Мадрид (Kochno 1971). Там на репетиции Кохно уже обращался к Дягилеву на ты. После отъезда Мясина в труппе не было человека, который бы смел обращаться на ты к Дягилеву.
Из Мадрида Кохно вернулся грустнее, чем уезжал туда. И физически и умом он не вполне подходил
Дягилеву как любовник. Он не танцевал на сцене и, значит, не попадал в когорту молодцов, непрерывно поддерживающих телесную форму. Он был слишком благороден, слишком интеллигентен. Это делало его незаменимым другом, но уменьшало его привлекательность как любовника. Он был на первом плане, пока не было более под ходящего фаворита, а затем его роль должна оказаться за сценой. Он это сразу сообразил.Кохно был очень начитан, немного поэт, знал наизусть всего Пушкина, также рисовал, понимал музыку. Он написал либретто на сюжет пушкинской «Мавры», а Стравинский сочинил на это либретто музыку. Бакст хотел сделать декорации, но их заказали другому. Бакст обиделся и порвал с Дягилевым.
В Испании подготовили к постановке «Спящую красавицу» Чайковского. В художественном отношении она удалась, но на премьере декорации повалились. Дягилев был сломлен и рыдал. С этого времени начались его болезни. Провал означал денежное фиаско. Нечем было платить труппе, и некоторые артисты ушли к Мясину. Стравинский мобилизовал на помощь своих знатных друзей. Одним из средств усилить труппу было объединение с балетом Монте-Карло.
8. Долин и Лифарь
В 1921 г. из России выбралась также Бронислава Нижинская, которая в Киеве создала было школу танца. Рассказала Дягилеву о лучших своих учениках, и он сумел вытребовать их из России. В январе 1923 г. прибыло пятеро парней. Дягилев спросил: «А есть ли среди них новый Нижинский?» Обращал на себя внимание самый юный, 18-летний Сергей Лифарь, которого Нижинская в Киеве даже не приняла в школу — он приехал вместо одного из ее учеников. Невысокий цыганистый парнишка, красивый (высокие скулы, темные глаза, вздернутый нос), но абсолютно необученный. Его первое впечатление от встречи с Дягилевым в отеле «Континенталь» было потрясающим.
«Такого царственного холла в зелени тропических растений я еще никогда не видел, — вспоминает он, — … И вдруг: прямо к нам идет небольшая группа. Впереди крупный, плотный человек — он мне показался колоссом — в шубе, с тростью и в мягкой шляпе. Большая голова, румяное, слегка одутловатое лицо, живые блестящие глаза, полные грусти и мягкости — бесконечной доброты и ласки, «петровские» усики, седая прядь в черных волосах… Он подсел к нам и заговорил, обволакивая, подчиняя, завораживая какой-то мягкой лучистостью. Она исходила от него самого и от его темных молодых глаз» (Лифарь 1994: 6–7).
Дягилев экзаменовал их и разочаровался, распекал Нижинскую: «Броня, вы обманули меня!.. Ведь это же полные неучи!» До нового Нижинского явно было еще далеко.
Живой, привлекательный, но не слишком интеллигентный, Лифарь был, по его собственному признанию, безразличен к сексу, не испытывал влечения ни к женщинам, ни к мужчинам, хотя вызывал желание у тех и других. Он помирал от желания понравиться Дягилеву Как-то на репетиции Лифарь сбегал и по собственному почину купил уставшему Дягилеву пару сэндвичей и бутылку пива. Поставил перед ним, покраснел и убежал. Дягилев был очень тронут. Со своей стороны, Дягилев, как он потом признавался Лифарю, велел своему слуге Василию пристально следить за каждым шагом юноши.
Антон Долин. 1924 г.
Со временем Лифарем стало овладевать «какое-то странное тревожное чувство, что-то во мне (может быть, то, что его монокль и взгляд постоянно останавливаются на мне) говорит, что Дягилев ищет встречи со мной, хочет со мной говорить, а я боюсь этого разговора, хочу отдалить его» (Лифарь 1994: 23). Как-то Дягилев спросил:
«Почему вы так боитесь меня и бегаете от меня?. Вы меня интересуете давно; мне кажется, что вы не похожи на других мальчиков, — вы талантливее их, и любознательнее, а между тем ведете такую же, как и они, серую, бесцветную, пустую, неинтересную жизнь. Я хочу помочь вашему развитию, хочу помочь вам развить ваш талант, но вы этого не пони маете и бегаете от меня, как от страшного зверя… Ну, и чорт с вами…» (Там же, 24).