Другая жизнь. Назад в СССР

Спрятав чужие мысли, я убедился, что с Балдиным всё в порядке. Девчонки, обозвав меня «фашистом», завели его в класс, и сюсюкая, подвергли медицинскому осмотру и предложили Сашке намазать горло йодом, или зелёнкой. Но он, увидев бутыльки, сразу перестал хрипеть, вырвался и убежал.

А я продолжал пялиться на плотно сжимающиеся в кулаки и разжимающиеся в плоскую ладонь, пальцы. При сжатии кулака пальцы аккуратно складывались, начиная с крайних фаланг, как у робота. При полном разгибании пальцев ладонь становилась похожей на кинжал или наконечник копья.

— Ты чего, Мишка? — спросил Андрей Давлячин. — Ловко ты его! Раз, два! И всё! А из-за чего вы с ним?

— Фиг знает? — пожал плечами я. — Он что-то про мой ответ по истории сказал неприятное. Я не понял, но… Что-то гадкое. Таким тоном… Бе-бе-бе…

Я скорчил «рожу».

— Вот я и сказал ему, что «щас впорю, пойдём выйдем». Он: «это я тебе впорю». Я говорю: «Ну впори». Он впорол, а я ему следом двойку.

— А в горло зачем? Мог убить!

— Не-е-е… Туда не убьёшь. Очень для этого надо сильно бить. Зато вырубает железно. И вообще, запомни, Андрюха, хочешь попасть в челюсть — бей в горло.

— Кто это сказал?

— Я.

— Так ты же не попал?

— Зато — нокаут. Но вообще-то он должен был опустить подбородок. Горло всегда защищают. Он совсем драться не умеет.

— А ты, смотрю, поднаторел. На бокс, что ли ещё ходишь?

— Да, ну! Окстись! Мне ещё бокса не хватало. Так… С батей. У меня и перчи боксёрские есть.

— О! У меня тоже есть! Может вместе?

— Андрюш, ну где?

— Можно после уроков в классе заниматься.

— Офигел? В школе после уроков оставаться? В секцию запишись.

— Не-е-е… Я ходил. Там лупцуют. Тренер не смотрит, а старшаки дубасят по башке. У меня потом голова месяц болела.

— У нас на самбо тоже так. Старшаки младших терзают. Пошли, говорят, бороться, а сами приёмы свои на них отрабатывают и об ковёр лупят.

— Так ты сам, вроде старшак…

— Есть и старше меня и здоровее. Уже поменьше стали приставать, а было тяжко. Но надо, Андрей, выстоять. Потом отцепятся.

— Не… Не пойду в бокс. Сам буду.

— Протяни верёвку и качай маятник. Нырок — два удара, корпус — голова. Нырок — два удара, голова-корпус. Нырок с шагом назад — два удара, корпус — голова. Нырок с шагом вперёд — два удара, голова — корпус.

Говоря, я показывал, как надо нырять и бить. И получалось у меня так ладно, что все вдруг перестали дурачиться и уставились на нас с Андрюхой. Вернее — на меня, топчущегося вокруг Давлячина и наносящего удары в воздух, но в максимальной близости от его тела.

— Ты что? Ты что? — наконец выдавил Давлячин.

Он тоже топтался, только не понимал, куда ему бежать, потому что я был везде.

— Шелест совсем озверел. Вот историчка довела! С дуба рухнул? На людей бросаешься!

Это вызверилась на меня Танька Зорина. Она смотрела на меня дико сощурив глаза, а на лице её поступили белые пятна. Она ещё и слегка шепелявила и звучали её слова, как шипение змеи.

— Ты что, Танюша, это мы отрабатываем. Показываю твоему Андрею, как боксировать надо. Чтобы он тебя смог защитить.

— Ка… Ка… Какому, «моему»? — задохнулась от гнева Зорина. — Ты ду… дурак, Шелест?!

Девчонка вбежала в класс, схватила портфель и рванула по рекреации.

— Чего это она? — ошарашено спросил я Давлячина.

— Дал бы я тебе сейчас в харю, да здоровый ты больно! — выдавил белый, как мел Андрюха, а я вспомнил, что они станут «официально» дружить с Татьяной только к концу девятого класса.

— Андрюш, Андрюш, извини! Млять! Не хотел!

Я взял его за руку.

— Ты, мудак, всё испортил! — раздражённо сказал он и попытался выдернуть руку.

Раздался треск и у меня в руках остался его рукав.

— Бля-я-я! — вырвалось у меня.

— Вот, точно — мудак! — громко сказал Андрюха и влепил мне по лицу неплотно сжатым кулаком левой руки. Послышался громкий хруст. Я вспомнил, что у Андрюхи позднее оказалась какая-то болезнь с хрупкими костями.

— А-а-а! — заорал он, и схватился голой правой рукой, смешно торчащей из рубашки без рукава, за предплечье.

Увидев его голую руку и вообще фигуру без рукава с искривлённым болевой гримасой лицом, я глупо заржал.

— Вот придурок! — сказала моя двоюродная сестра Ирка. — Повели, девочки, этого сразу в медкабинет.

— Я-то при чём?! — удивился я. — Он меня по, э-э-э, лицу стукнул между прочим, могла бы и пожалеть братца.

— Да на тебе пахать нужно! — бросила она крылатую в то время фразу и они повлекли Давлячина вслед за Зориной Татьяной. Это было похоже, как муравьи тащат гусеницу в муравейник и я снова заржал.

— С тобой, что-то не так, — сказала Наташка Терновая. — Не смог же ты вдруг стать моральным уродом? Что стряслось, Миша?

Мы с ней немного дружили. Чисто по школьному. Была какая-то меж нами духовная связь, человеческая симпатия. У меня, по крайней мере. Что там было у неё я не знал ни в этой ни в другой жизни. Я так подумал и сказал.

— Фиг его знает, Наташа, что-то шарики за ролики с этой историей заходят. Боюсь я историчку.

— Понятно, — сказала Наташка. — Такое бывает. Называется — нервный срыв.

— Ты прям-таки, как врач. Хлобысь, и диагноз. Пойду-ка я присяду.

— Сядем усе, — сказал тоном Папанова из «Бриллиантовой руки» Андрей Ерисов, пробегая мимо.

— Типун тебе на язык, — буркнул я и подставил ему подножку.

Нога сама выскочила вперёд и зацепила его ногу. Хорошо, что в двери кабинета образовалась приличная пробка и Ерисов, влетел в неё головой, а не в дверной косяк. Ученики, как кегли разлетелись в разные стороны, Мокина и Фролова завалились задрав подолы кверху задами.

— Оба-на! — воскликнул Лисицын и заорал на весь коридор. — Кусочек сэкса! Кусочек сэкса!

— Млять! — заорали Фролова и Мокина одновременно, окучивая Ерисова кулаками и ладонями. — Ты что, Ерисов, мудак?! Какого хера!

— Это Шелест мне подножку поставил, — заныл Андрей, выбираясь из-под юбки Мокиной. Все пацаны, оказавшиеся в этой рекреации, ржали так, что тряслась школа.

— Какой, Шелест, мудила?! — крикнула Фролова, но потом посмотрела на меня и заорала. — Шелест — козёл! Всё брату скажу. Он тебе наваляет, пи*дюлей!