Другая жизнь

— Так уж и быть, мы возьмем тебя, если потянешь.

«Мы» в уме я заменил на «я», и вот, с позволения своего брата, который, чтобы очистить душу, нашел прибежище в этом месте, спасаясь от прошлой жизни, и от меня, и от всего остального, я занял свое место, повернувшись лицом к классу.

Первый вопрос мне задал мальчик, который тоже говорил с американским акцентом. Может, они все были американскими евреями?

— Вы знаете иврит? — спросил он.

— Я знаю только два слова, запомнившиеся мне с тех пор, как мы начали изучать Талмуд-Тору в тысяча девятьсот сорок третьем году.

— А какие это слова? — спросила Ронит.

— Первое — йелед.

— Значит «мальчик». Очень хорошо, — похвалила она меня. — А второе?

— Йалдо, — ответил я.

Весь класс расхохотался.

— Йалдо, — повторила Ронит, которую позабавил мой ответ. — Ты произносишь это слово так, как мой литовский дедушка. Надо говорить йалда, — поправила она меня. — Йалда — «девочка» — йалда.

— Йалда, — произнес я.

— Вот теперь, — обратилась Ронит к классу, — когда он научился произносить слово «йалда» правильно, он сможет хорошо проводить у нас время.

Группа снова рассмеялась.

— Простите меня, — сказал один парень, на подбородке которого начали пробиваться слабые признаки щетины, — кто вы такой? Кто этот человек? — переспросил он Ронит. Его ни капельки не позабавило происходящее. Это был крупный юноша, вероятно не старше семнадцати лет, с очень свежим и еще не сформировавшимся лицом, но с огромной массой тела, как у строительного рабочего. Судя по его акценту, он тоже был родом из Нью-Йорка. На голове его была ермолка, приколотая заколкой к буйной гриве темных волос.

— Пожалуйста, — попросила меня Ронит, — скажите ему, кто вы.

— Я — его брат, — пояснил я, указывая на того, кого они называли Ханоком.

— Ну так что с того? — суровым и непреклонным тоном продолжал парень, начиная злиться. — Почему мы должны прерывать наши занятия из-за него?

Кто-то из класса издал театральный стон, а одна из девушек, круглолицая и очень хорошенькая, что лежала на земле, подперев голову обеими руками, проговорила нарочито клоунским голосом, подразумевающим, что они уже давно учатся вместе и что кое-кому давно пора перестать доводить окружающих до ручки своими дурацкими вопросами:

— Потому что он — писатель, Джерри. Вот почему.

— Каковы ваши впечатления об Израиле? — Этот вопрос задала мне девушка, говорившая с британским акцентом. Если не все из них были американского происхождения, то уж точно для всех родным был английский.

Хотя я находился в стране менее суток, у меня, конечно же, сложились первые и достаточно сильные впечатления, начиная с Шуки, — впечатления, усугубленные рассказами о его зверски убитом брате, о впавшей в глубокую депрессию жене и о его сыне, юном пианисте, который пошел служить в армию. Конечно же, я не забыл уличную перепалку с евреем-сефардом, для которого Шуки был всего лишь «ашкеназским ослом»; я не мог забыть про еврея-йеменца, водителя такси, доставившего меня в Агор, который, несмотря на отсутствие общего языка, все же смог выразить глубину своего горя красноречивым молчанием, как Сакко и Ванцетти [59] , — я помнил, как в нескольких словах он поведал мне историю гибели своего сына-солдата; не забыл я и про центрового игрока бейсбольной команды «Иерусалимские гиганты», который стремительно бежал от «дома» до Стены Плача, — Джимми Бен-Джозефа из Вест-Оранж, Нью-Джерси, — уродливую аномалию здешних мест; или же действительно, как выразился Шуки, эта страна превращалась в некое подобие американо-еврейской Австралии? Короче, в голове у меня мелькали десятки противоречивых впечатлений, которые еще требовали своего истолкования, и для меня лучше всего было бы переварить всю эту череду событий, пропустить их через себя, пока я сам не начну понимать, что они значат. Конечно же, я не видел никакого смысла в том, чтобы оскорблять моих слушателей рассказом о своих антирелигиозных спорах у Стены Плача. То, какое значение имеет Стена Плача, ясно даже мне. Я никогда бы не стал отрицать существование этой загадки, воплощенной в камне, но мои встречи с людьми предыдущей ночью оставили у меня странное чувство: я сам себе казался актером второго плана, играющим роль человека из диаспоры в постановке уличного еврейского театрика, но я не был уверен, что подобное описание будет понято и принято собравшимися, если я представлю его в таком духе.

59

Никола Сакко

(1891–1927) и Бартоломео Ванцетти (1888–1927) — участники движения за права рабочих. По ложному обвинению в убийстве и грабеже были казнены на электрическом стуле. Процесс над осужденными, получивший широкий отклик в мире, стал символом беззакония и политических репрессий.

— Впечатления? — переспросил я. — Я только что приехал, и пока у меня нет никаких впечатлений.

— А в молодости вы были сионистом?

— Я никогда хорошо не знал ни иврит, ни идиш, ни историю антисемитизма, чтобы быть сионистом.

— Это ваша первая поездка в Израиль?

— Нет. Я был здесь двадцать лет назад.

— И с тех пор вы ни разу не возвращались сюда?

То, как парочка студентов рассмеялась при этом вопросе, заставило меня подумать, уж не хотят ли они сами сложить вещички и отправиться домой.

— Обстоятельства меня не пускали.

— Обстоятельства, — снова вмешался тот парень, который с негодованием спрашивал, почему весь класс должен меня слушать. — Вы просто не хотели возвращаться.

— Да, Израиль не был главным предметом моих помыслов.

— Но вы, должно быть, ездили в другие страны, которые не были главным предметом… Дальше продолжайте сами: открыть кавычки — закрыть кавычки.

Я уже предчувствовал, во что все это может вылиться: наш обмен мнениями мог оказаться еще более неприятным, чем диалог с юным хасидом у Стены Плача.

— Как может еврей, — продолжал он, — нанести единственный визит на свою родину, в страну, где живет его народ, и затем ни разу за последующие двадцать лет…

Я оборвал его прежде, чем он успел закончить фразу:

— Очень просто. Я не один такой.

— Я никак не могу понять, что происходит в голове у такого человека, будь он сионистом или антисионистом…

— Ничего, — отрезал я.

— И вас совершенно не волнует, что произойдет во всем мире, если эта страна будет стерта с лица земли?

Хотя несколько девушек начали смущенно ерзать на месте, чувствуя себя неловко из-за его агрессивных нападок, Ронит напряженно вытянула шею, чтобы услышать мой ответ. Я подумал, что это похоже на заговор — заговор между этим парнем и Ронит, а быть может, и Ханоком в придачу.

— Вы хотите знать, каков будет мир, если это случится? — спросил я, думая следующее: если никакого тайного заговора нет и не было, стоит ли мне все-таки соглашаться на приглашение и провести у них ночь, или же мой визит превратится в самый тревожный Шаббат в моей жизни?

— Кто прольет хоть одну слезу? — продолжал парень. — Уж конечно, не тот еврей, который ни разу за двадцать лет, несмотря на постоянную опасность, грозящую еврейскому народу…

— Послушайте, — отвечал я. — Допустим, у меня никогда не было кастового чувства, но все же я понимаю вашу точку зрения насчет людей, подобных мне. Я уже встречался с подобным фанатизмом.

От таких слов он вскочил на ноги, яростно тыча в меня пальцем:

— Простите меня! Что вы называете фанатизмом? Ставить свой эгоизм вперед сионизма — это и есть фанатизм! Ставить вперед личную выгоду и личные удовольствия, отодвинув на последнее место выживание еврейского народа? Так кто тут фанатик? Ну конечно, еврей диаспоры! Несмотря на то что гоим постоянно дают ему новые и новые подтверждения того, что им плевать на существование евреев в своем государстве, этот еврей диаспоры считает их своими друзьями! Он считает себя в безопасности в их стране, он считает себя равным им во всем! Знаете, что такое фанатизм? Это свойство еврея, которого нельзя ничему научить! Фанатик — это тот еврей, который забыл про свою историческую родину и про выживание еврейского народа! Фанатизм — это вот что: фанатическое невежество, фанатический самообман, фанатически полная чаша стыда!

Я тоже встал, повернувшись спиной к Джерри и всему классу.

— Мы с Генри пойдем прогуляемся, — сообщил я Ронит. — Я приехал, чтобы поговорить с ним, и ни с кем другим.

Ее глаза сияли так же ярко, как и раньше: в них светилось жгучее любопытство.

— Но Джерри уже высказался, теперь вам предоставляется право произнести ответное слово.

Меня охватили подозрения: неужели ее наивность притворна и она просто хочет меня подставить?

— Я отказываюсь от своего права.