Другие люди

— Я знаю, что сочетаются.

— Вы тоже бываете ранимы, адвокат?

— Когда?

— Сейчас.

Я рванул «мерседес» с места излишне быстро, в визге шин выехал с автостоянки на дорогу.

— С чего это вы так торопитесь?

Я не ответил.

— Вы боитесь своих чувств? — после паузы спросила она.

— А вы нет?

— У вас злость в голосе.

— Я не хотел, чтобы она слышалась.

Я чуть снизил скорость. В точности выполнял ее указания. Когда мы свернули на подъездную дорожку к дому ее родителей, я почувствовал, как навалилась усталость. В холле горел свет.

— Вы хотите поскорее уехать? — спросила она.

Руки мои вцепились в руль.

Она вышла из машины. Я развернулся до того, как ей открыли дверь.

Умчался я, как после любовной ссоры, а ведь мы даже не были любовниками.

Глава 13 Кох

Я думал о фамилии Томасси. Никогда такой не слышал. Джорджем мог быть кто угодно. Георг, Джорджио, Жорж, Георгий, Джорджес. В Англии королей звали Георгами. Джорджи встречались во всех континентах. В тридцатые годы, будь Томасси актером, как бы назвали его киношники? Джордж Томас? Это теперь они сохраняют настоящие фамилии. Джордж Сигал. Украшают бамперы наклейками с иностранными флагами. Мои предки приехали из других стран, чем и гордятся, бросая вызов миру англосаксов, чьи дочери шныряют меж греков, итальянцев, евреев, кем угодно, в поисках необычных генов. Великий Боже, Ты манипулируешь нами, исходя из какого-то плана, цель которого дать нам нового еврейского Младенца, спрятанного в просе шиксой [14] высокого происхождения. В Сикстинской капелле всегда толчея. Ученые приводят детей посмотреть на Бога и Адама. Они смеются? Они говорят, что это период расцвета живописи? Не говорят? Они объяты благоговейным трепетом.

14

Шикса — нееврейка (идиш, разг.).

Гюнтер, сказала бы Марта, будь она жива, ты готов объявить себя неудачником. Ты все еще меряешь себя критериями своей матери: иди в мир и прославься в нем, если тебе в голову пришли интересные мысли, запиши их, опубликуй статью, даже книгу, поделись ими с людьми. Она требовала успеха, дабы имя, которое она дала своему сыну, узнавали. Гюнтер, сказала бы Марта, допустимо быть дилетантом, если тебя это устраивает, нет беды в том, что ты покинешь мир, не оставив взамен ни внуков, ни книг. Достаточно просто жить. Марта, сердце мое плачет, мне так хочется верить тебе! Не моя мать подзуживает меня сейчас, я сам говорю себе, что мне шестьдесят и в моем распоряжении не так уж много времени, чтобы оставить после себя след.

Таким вот я предавался размышлениям, когда в дверь позвонили, и я пошел встречать Томасси. Я не хочу принимать его в кабинете, где беседую со своими пациентами. Поэтому предлагаю ему сесть в удобное кресло в гостиной. Он смотрит на меня, я — на него, два представителя одного животного вида, но разных пород, живущих в одном лесу, но встретившихся впервые.

Ему, я вижу, чуть больше сорока. Полное отсутствие акцента, то есть он или родился в Америке, или приехал до того, как ему исполнилось двенадцать. Похож на грека, но гораздо выше ростом, в движениях его чувствуется сила, такому лицу я могу только позавидовать, это человек, который знает, как постоять за себя.

— Сколько у нас времени? — спрашивает он.

— У вас — лет двадцать пять, у меня — десять.

Лишь секунда требуется ему, чтобы понять, что я веду отсчет от сорока лет, и он смеется.

— У вас хороший смех, — говорю я.

— По сравнению с каким?

— С плохим смехом, призванным показать, что смеющийся презирает вас или сказанное вами. Хороший смех — быстрая, естественная реакция, внешнее проявление радости, веселья. У вас хороший смех.

— Благодарю, — кивнул Томасси. — Мы привыкли к тому, что прием у психоаналитика длится пятьдесят минут. Мне этого времени может не хватить. У меня к вам много вопросов.

— Я в полном вашем распоряжении. Вы сами никогда не обращались к психоаналитику?

— Нет.

— Извините, я не собирался вторгаться в вашу личную жизнь. Просто хотел узнать, допустимо ли использовать в нашем разговоре наши специальные термины. Вы с ними знакомы?

— Да. Даже необразованный свидетель, дающий показания, знает, что его подсознательные обмолвки и оговорки имеют значение.

Я кивнул.

— Прежде чем мы начнем, вас не затруднит ответить на один вопрос? Меня гложет любопытство. Томасси. Я никогда не слыхал такой фамилии.

— Она армянская. Томассян. Я лишь сократил ее.

— Почему?

— Чтобы люди гадали, кто я такой. Кох — немецкая фамилия.

— Я еврей.

— Один мой знакомый много месяцев искал психоаналитика-нееврея.

— Антисемит?

— Полагаю, он рассчитывал, что христианин окажется более снисходительным.

Я не мог не рассмеяться.

— Полагаю, это тоже хороший смех, — прокомментировал Томасси.

Что удивительно, он мне понравился. Я-то полагал, что адвокаты все одинаковые, как человек, никогда не встречавшийся с евреями, думает, что они на одно лицо.

— На долю армян выпало много страданий.

— Большинство людей даже не знает о существовании такой нации.

— Они были первыми христианами. И внесли этот крест в двадцатое столетие.

Я вздохнул.

— Турки были ничем не лучше нацистов.

— Отнюдь, — покачал головой Томасси. — Они не были лицемерами. Никаких Бетховенов, Кантов, претензий на высшую цивилизацию. Они ненавидели нас, а потому хотели убить всех. Просто и без затей. Но, так или иначе, доктор, я пришел не для того, чтобы обсуждать беды нашего мира. Я хочу понять, как помочь…

— Разумеется, мисс Уидмер.

— Франсине.

— Да, давайте называть ее Франсина. Она попросила вас добиться наказания насильника, вторгшегося в единственное отверстие, чувствительность которого пробуждается лишь с разрешения хозяйки.

Мои слова вызвали у Томасси недоумение.

— Уши слышат, как только их достигает звук, — объяснил я. — Глаза, когда открыты, видят. Нос постоянно чувствует запахи. Влагалище требует входного билета.

— Доктор Кох, если это ваша обычная манера разговора, я никогда не попрошу вас выступить свидетелем в зале суда.

— Великолепно. Я уже чего-то добился.

— Франсина полагает, что стала жертвой серьезного преступления, но многие мужчины не могут этого осознать.

Я вновь вздохнул. Франсина с ним поработала.

— Мы насилуем друг друга тысячью способами, причем многие заканчиваются смертельным исходом, но лишь одна категория изнасилования квалифицируется как тяжкое уголовное преступление. Женщины недооценивают свое влияние на закон.

— Вы думаете, доктор, что она из мухи раздувает слона?

— Нет. Но надо знать женщину, чтобы понять, что означает для нее это происшествие. Сварить вам кофе?

Томасси ответил, что предпочел бы виски с содовой.