Другой Париж: изнанка города

– Может быть, поедем с нами?

– Как обычно, будете зимовать в Сен-Мари де ля Мер? – оживился старик. – Прекрасное место. Когда-то там, в устье Роны, я познакомился с прекрасной Леонисией. Ей было лет семнадцать. Ах, как она была тогда хороша! Чертовски хороша. Как ты сейчас. С каждым годом ты все больше становишься похожей на мать.

– Жаль, что я совсем не помню ее… – вздохнула Моника. – Она как чувствовала, приехала тогда снова к Цыганской Марии. Просто тянуло ее туда. Чтобы там умереть!

– Нет, чтобы родить тебя! – воскликнул старик. – Я помню, как я взял тебя на руки на следующий день после родов. Такую крошечную… Я обещал твоей матери, что никогда, никогда не брошу тебя и не дам в обиду!

– Я знаю, Мориа, – сказала цыганка. – Ты помогал меня воспитывать, как мог. Несколько лет провел в таборе, приезжал ко мне в Румынию…

Мне было не по себе, как будто я присутствовал при глубоко интимном разговоре близких родственников или любовников. Казалось, про меня снова забыли. Я смотрел на Улисса, который, наевшись, дремал, примостившись у ног старика.

– Испеку картошку! – вдруг сообщил старик, поглядывая на меня. – Поможешь, Тимош?

– Конечно.

– Эту картошку сам накопал тут, неподалеку. Когда убирают овощи, очень много на полях остается. Морковка, картошка, капуста. Здоровая еда! Я хожу, собираю. Вот, у меня погреб сзади вырыт, там хранятся запасы на зиму.

– А в бесплатную столовую вы не ходите?

– Будем на «ты», Тимош, раз уж Моника привела тебя сюда. Раньше она никого не приводила. Все меняется. Имей в виду, что имена, даты, всякие «ты», «вы» на моей территории ничего не значат. У меня свое время и свои правила.

– Хорошо.

– Я редко бываю в таких заведениях. Пока могу, стараюсь сам. Две руки, две ноги – значит, все могу.

Старик проворно зарыл в тлеющие угли картофелины и дал мне палку, чтобы я их помешивал.

– Я принесу одеяла, чтобы укрыться! – сказал он и через несколько минут притащил из шалаша большие клетчатые пледы.

Мы выпили еще вина. У меня было странное ощущение, как будто в речи старика мне чудился едва уловимый акцент. Какой? Я не мог угадать.

– Какое странное имя – Мориа, – состорожничал я. – Что оно значит?

– Ничего, – протянул старик. – Для внешнего мира каждый должен как-то называться. Я зовусь Мориа.

– Так это… не твое настоящее имя?

Мориа посмотрел на меня смеющимися черными глазами, которые казались двумя горящими угольками на бледном морщинистом лице.

– Настоящие имена записаны в другом месте, молодой человек! Кажется, ты назвался Тимошем!

– Мориа… – сказал я, вспоминая. – В Израиле, кажется, есть такая священная гора.

– Точно! Есть! – радостно подтвердил старик. – На этой горе когда-то праотец Авраам собрался принести в жертву Всевышнему сына своего Исаака. Когда-то сам царь Давид купил на вершине горы у крестьянина участок земли и построил там жертвенник. А потом царь Соломон построил на горе Мориа знаменитый храм. С тех пор она чаще называ ется Храмовой горой. Несмотря на то что храм давно разрушен!

– И еще Мориа был учителем Елены Блаватской.

– Да, белым учителем знаменитой основательницы Теософского общества и путешественницы был Мориа. Но это – простое совпадение.

Однако, этот старик был не так прост! Я был удивлен и не знал, что и думать.

– Откуда ты родом? – спросил я.

– Из ниоткуда, как все мы, как ты и она, – буркнул Мориа. – Сами не знаем точно, откуда пришли, куда идем… Или ты знаешь?

– Нет, – смутился я. – Моника сказала, тебе по душе, чтобы тебя называли парижским клошаром.

– Все мы – босяки и бродяги, плебс, трэмпы, хобо, клошары, «рыцари ночи» и «фавориты луны» – не важно. Но сегодня мы случайно пересеклись в этой точке пространства! Значит, в этом есть высший промысел, – с некоторой торжественностью резюмировал Мориа. – Когда-то в Британии бродяг вешали на деревьях, несколько тысяч человек погубили. Спрашивается – за что? С ходом лет общество становится все более жестоким к тем, кто выпа дает из Системы, становится непохожим на остальных. А присмотреться – клошары – те же Божьи птички. Не просто нищие, бездомные бедолаги, заплутавшие по жизни. Клошары живут по заповедям. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» И все самое главное у них при себе, хоть имуществом они и не разжились.

– Ты хочешь сказать, клошары – те же юродивые? На Руси было много таких Божьих птичек…

– Юродивые? Отнюдь! – возмутился старик. – Диоген или Иисус ближе к клошарам, чем алчные попрошайки с Елисейских Полей. А самый знаменитый клошар, по-моему, Леонардо да Винчи. У него никогда своего угла не было, хотя и жил он частенько в роскошных дворцах. Даже последний свой приют – замок – он принял в подарок от Франциска I на склоне лет, так уж ему захотелось. Погостил там – и ушел вскоре. У клошаров другие понятия о быте, комфорте, собственный взгляд на мир. Внутренняя и внешняя свобода – главный смысл существования. Клошары неизбежно выпадают из плоскостных понятий о человеческих ценностях. Они не боятся быть собой и грести против мейн-стрима. Обретаются на улицах, едят, что Бог пошлет, не голосуют на выборах, просто живут, как деревья или цветы. Мне по душе бродяги. Я из этого племени. Впрочем, довольно!

Хотелось задать ему еще несколько вопросов, но Мориа виртуозно свернул дискуссию, хлопнув в ладоши:

– Картошка готова! Тимош, вытаскивай!

Я с непривычки довольно долго провозился, выуживая горячую картошку из тлеющих угольков. Мориа между тем зажег несколько керосиновых ламп вокруг стола.

– Прекрасный вечер! – сказал он. – Я рад, что сегодня вы мои гости!

– И мы, – посмотрев на меня, произнесла цыганка. – Тимош, смотри, какое тут звездное небо! Когда мы останавливались в Сен-Дени, я не видела такого.

– Стоит только отойти подальше от центра города, и в небе открываются чудеса. Моника, ты это знаешь, правда?

Девушка кивнула. Она плотнее закуталась в шаль и прижалась ко мне. Я обнял ее и накрыл пледом. Старик немного подвыпил и разговорился.

– Почему ты живешь тут, а не в городе? – спросил его я.

– Я не хочу жить в городе. Современные города – это монстры, страшные чудовища! – раскачиваясь в кресле, изрек он. – Они губят человека, высасывают из него душу. От человека в результате остается только оболочка. Что едят, пьют, видят, чувствуют жители городов? Верхние этажи понятия не имеют о том, что делается на нижних. Город разделен на десятки не пересекающихся между собой пространств. Ты слышал о параллельных мирах? Это не вымысел – это большие города. Там миллионы параллельных, не пересекающихся никогда судеб и жизней. Единство – только иллюзия. Колоссальная иллюзия, подменяющая реальную жизнь.

– Но ведь ты живешь совсем неподалеку от города, – сказал я. – Если ты не любишь города, почему ты не уехал куда-нибудь в Прованс или еще дальше – в тайгу, например? У нас в Сибири такие просторы! Старообрядцы, которые не принимали новых религиозных норм, уходили как раз туда…

– Человек слаб, – погрустнев, ответил Мориа. – Я тоже слаб и люблю свои слабости. Города – как наркотик. Они привязывают к себе. Особенно «города света»… Такие, как Париж или Лос-Анджелес.

– Ты бывал в Штатах? – изумился я.