Другой Петербург

Вильгельм фон Глоден откликнулся на приглашение посетить заповедный уголок и тоже оказался им настолько очарован, что остался здесь до конца дней. Он поселился рядом с греческим театром, хозяйство на вилле вела его сестра (от первого брака матери), София фон Рааб — самый верный и преданный друг. С Геленгом их объединяла лишь пламенная любовь к античности. Когда Глоден начал проповедовать в Таормине прелести греческой любви, городской голова отказал ему от дома. Но местное население отнеслось — мало сказать, с терпимостью. Сицилийские мальчики, которым Глоден сделался отцом родным, готовы были ради него на все. Их бесхитростные ласки совсем неплохо оплачивались бароном: кто смог купить рыбачью лодку, кто приобрел парикмахерскую, кто кафе.

В 1880-е годы финансовое благополучие Глодена пошатнулось. Мальчики разбежались, но один остался — Панкрацио Бучини, прозванный хозяином «Иль Моро» («Мавр» — не вспомнить ли миланского герцога, покровителя Леонардо?). Панкрацио, с тринадцати лет ставший слугой на вилле Глодена, остался ему верен на всю жизнь, а барон Вильгельм прожил семьдесят пять лет.

Лишившись банковской ренты, надо было чем-то заняться, и Глоден решил фотографировать местные пейзажи, продавая открытки туристам. Дело пошло, барон увлекся всерьез, стал применять новые технологии, экспериментировал с оптикой, использовал различные приемы обработки негативов (это, напоминаем, 90-е годы прошлого века). Фотографии Глодена показывались на международных выставках, получали призы.

И вот тут явилась идея оживлять суровую сицилийскую природу и памятники античности человеческими фигурами. Голые мальчики сначала как элемент пейзажа, а потом и вполне самостоятельные сюжеты стали излюбленным мотивом. Фигуры бедных крестьянских детей, со вспученными животами и кривыми ногами, мало напоминают, конечно, греческую скульптуру эпохи Праксителя и Мирона, но в них есть простор для воображения. Все-таки, это живая человеческая плоть, довольно-таки зрелая (судя по щетинке, обнаженности головок), но способная еще пленить свежестью юности. Порнографией эти фотоснимки можно считать не в большей степени, чем картины Доминика Энгра (кстати, один энгровский сюжет был Глоденом воспроизведен в натуре) или рисунки Александра Иванова, но в художественности они, разумеется, уступают упомянутым шедеврам.

Известность Таормины и ее привлекательность для любителей росли год от года. Далеко не только супруги Мережковские (вообще стремившиеся не отставать от новейшей моды) — принц Август Вильгельм Прусский, английский король Эдуард VII, испанский — Альфонс XIII, Оскар Уайльд (как же без него!), Анатоль Франс… Античные оргии на вилле барона фон Глодена стали достопримечательностью европейского масштаба. Один из крупнейших финансовых магнатов предвоенной Европы Альфред Крупп после посещения Таормины вынужден был покончить с собой в Эссене, так как пресса стала слишком недвусмысленно разоблачать его пристрастия.

Первая мировая война заставила барона на время покинуть Италию. Вилла оставалась под присмотром верного Панкрацио. Вернувшись, Глоден возобновил прежний образ жизни. София умерла в 1930 году, брат пережил ее всего на два месяца. Наследником и хранителем шедевров Глодена (существовало более 3 тысяч негативов) оставался «Иль Моро» Бучини. Но в 1936 году итальянские фашисты устроили погром на вилле, из которой удалось спасти не более трети уникальных стекол. Между тем, фотографии эти, действительно, считались порнографическими до середины 1970-х годов, когда, в связи с небывалыми успехами в эмансипации геев, к фон Глодену пришла, наконец, вполне заслуженная им мировая слава.

Мережковские познакомились с фон Глоденом, когда путешествовали по Италии в компании Акима Львовича Волынского. Собственно, это литературный псевдоним, а звался он Хаим Лейбович Флексер. Любили тогдашние евреи-интеллигенты брать себе прозвание по месту происхождения. Николай Максимович Минский, с которым Волынский жил в начале 1890-х годов в меблированных комнатах «Пале-Рояль» на Пушкинской, д. 18 — тоже на самом деле Виленкин (большой разницы не видим, в смысле топонимическом: фамилия явно сходна с Вильно — тоже черта оседлости).

Волынский — фигура смутная. Нынче он сделался героем балета «Красная Жизель» (назовем автора, он этого заслуживает — Борис Эйфман). Безумная Ольга Спесивцева, согласно этому балету, разрывалась, будто бы, между чекистом Каплуном и взыскательным педагогом, под которым подразумевается Аким Львович. Да, конечно (он уж доживал тогда шестой десяток), Волынский много занимался теорией и искусством балета, которому стремился вернуть первоначальный, по его мнению, ритуальный смысл. В своих критических статьях, печатавшихся, по условиям начала 1920-х годов, на оберточной бумаге, в какой-нибудь «Жизни искусства», он, естественно, одобрительно отзывался о даровитой балерине. Но вообще в какой-либо страсти к женщинам не был замечен. Всю жизнь прожил бобылем, иногда в компании с молодыми мужчинами, как, например, в 1900-е годы с темпераментным и внешне привлекательным актером Александринки Николаем Николаевичем Ходотовым, на 16 лет его младшим. На Глазовской улице, д. 5 они жили. Но, может быть, просто из экономических соображений: как уже отмечалось, снимать квартиру одному было слишком дорого.

Мы бы отнесли Волынского к типу, что называется, истинных интеллигентов: не без значительных усилий, невзирая на материальные затруднения, трудом и упорством достигающих широкой образованности и сохраняющих, на протяжении иногда довольно долгой жизни, веру в высокие идеалы. Оно, конечно, достойно похвалы и заслуживает уважения — но идеалы, как правило, принимаются ими на веру. Есть в них самоощущение того, что они призваны поддерживать некий священный огонь, хотя толком сами не понимают, почему и зачем этот огонь горит, именно в этой чаше и чаще, и почему поддерживать его надо, допустим, кипарисовыми шишками, а не ветвями омелы.

Как-то особенно наши интеллигенты смущаются и краснеют за невпопад произнесенное слово, чуждаются ненормативной лексики, всерьез верят в этакий аристократизм духа, боятся расплескать дары, ограждают святыню от профанов. Впрочем, говорить о них сейчас можно только в прошедшем времени. Этот тип людей вымер, и называемое сейчас «интеллигенцией» имеет на это еще меньше оснований, чем рукоблудие на наименование онанизма.

Ну, разумеется, для широко мыслящего интеллигента нет запретных тем, но он освещает их так, что невозможно понять, как сам-то к ним относится. В основном своем труде «Жизнь Леонардо да Винчи» Волынский на первых же страницах обсуждает вопрос о том, пользовался ли двадцатичетырехлетний Леонардо услугами семнадцатилетнего флорентийца Якопо Сальторелло, который согласен был «угождать всем лицам, которые только попросят его о столь печальных вещах» и угождал «не одной дюжине лиц». Неизвестный доносчик настаивал в 1476 году на том, что Леонардо, живший в доме художника Андреа Вероккио, был среди постоянных клиентов Якопо, вместе с портным Баччино и ювелиром Пасквино. Дело рассматривалось городским советом, Леонардо даже какое-то время отсидел в тюрьме, но был выпущен за недостаточностью улик. К чести добросовестного исследователя, он допускает, что Леонардо был гомосексуалистом (кто же в этом может сомневаться!). Однако сколько оговорок, и даже нескрываемое облегчение в предположении, что поскольку Леонардо «употреблял» мальчика-шлюху, то несостоятельны домыслы, будто направил ученика на стезю мужеложества сам Вероккио.

Златовласка Гиппиус с каким-то нервным интересом относилась к этим двум образованным евреям: Минскому и Волынскому. Интеллектуальное пристрастие имело у нее сходство с эротическим, доходя до полной идентичности. И столь же решительны и бесповоротны казались разрывы. С Волынским разошлись в начале 1900-х годов по инициативе автора книги о Леонардо. Дмитрий Сергеевич в то же самое время написал свою книгу о гениальном винчеанце, «Воскресшие боги». Одно дело — роман, часть трилогии «Христос и антихрист», другое — историческая монография (написанная, правда, довольно живо и изысканно по композиции). Но Аким Львович решил, что Мережковский украл у него материалы, и расстался с неразлучными супругами. Совпало ли случайно или одно другим было обусловлено: именно тогда у Мережковских появился новый предмет. Началась совместная жизнь с Философовым.

Пример, в истории русской культуры имеющий сходство, разве что, с жизнью втроем Панаева, Авдотьи Панаевой и Некрасова. Но там все-таки было тривиальнее: натуральность связи Авдотьи Яковлевны с Николаем Алексеевичем не подлежит сомнению. Здесь же — полная неопределенность.

Первое знакомство произошло еще на Ривьере (помните, в главе 4, гимназист Дима ездил подлечиться) на вилле Максима Максимовича Ковалевского, известного культуролога и масона. Мережковский, старше Дмитрия на шесть лет, ему решительно не понравился тем, что слишком задавался.