Друзья Эдди Койла
Шрифт:
– А с ним кто-нибудь общается? — спросил Варденэ.
– Этого я не знаю. Иногда заходит к нему какой-то тип, они о чем-то говорят. Этот парень оставляет ему большой картонный пакет, ужасно тяжелый, словно там какие-то железки. Так однажды было. Как раз перед тем, как умер его дядя. Он ужасно становится нервный, когда ему кажется, что очередной дядя скоро заболеет. У нас же в трейлере нет телефона. И когда ему кажется, что дядя заболел, он ненадолго отлучается — позвонить.
– Узнать, как здоровье, — вставил Варденэ.
– Наверно! А потом через несколько дней он дает мне конверты с деньгами, простые белые конверты, и просит отнести эти деньги в банк и открыть счета на фамилии, которые он, по-моему, с ходу придумывает,
– И как ты думаешь, когда окочурится тот, что сейчас хворает? — спросил Варденэ.
– Трудно сказать, один умер вот только позавчера. И что странно — они все никак не могут умереть одновременно. Они умирают где-то с перерывом в одну неделю, а заболевают, почему-то, всегда рано утром. И ему приходится навещать их. Я бы не удивилась, если бы тот, что еще жив, дал дуба на будущей неделе. И если бы я была этим дядей, то не стала бы строить далеко идущих планов, скажем, после вторника.
– А не знаешь ли ты, случаем, где живет тот, который еще жив? — спросил Варденэ.
– Я тебе вот что скажу. Позавчера я была дома, и пришел к нему парень, которого он называет Артур. Но я тогда была в ванной, и он пошел сам открывать, а обычно открываю я. Он, похоже, считает, раз я стюардесса, то мне и положено двери открывать, пальто принимать, да выпивку подносить его друзьям. Ну, в общем, он в тот день совсем был не в духе. Ко всему придирался, всем был недоволен, словно забыл, сколько я для него делаю, что все свое свободное время бегаю для него по флоридским банкам счета открывать. Он даже раза два отвесил мне, потому что я что-то сказала ему поперек. Короче, я была в ванной, причесывалась, когда он впустил этого Артура, и я не могла всего слышать, о чем они там беседовали, но только Артур тоже был страшно не в духе. Словом, совещаются они там о чем-то тихо-тихо, бу-бу-бу да бу-бу-бу, и вот Артур и говорит: «Ну и что, теперь все сорвется в Линне?». А мой дружок ему отвечает: «Нет, ничего не сорвется в Линне, и самое главное теперь — только смотреть, как бы Фритци опять с катушек не слетел. И все. Надо на этот раз отправить его к Уэйлену, а в банке оставить Доини, потому что никто еще ничего не допер и можно закончить начатое». А потом он и говорит, дружок-то мой: «И не ори ты так, понял? Она же здесь. Ты что, не знаешь, что бабе нельзя доверять!».
– Значит, ты думаешь, что последний дядя живет в Линне? — спросил Варденэ. — И где этот Лини, ты не знаешь?
– Понятия не имею, — сказала Ванда. — Все, что я слышала, я тебе рассказала.
– Слушай, а не можешь ли ты разузнать, где этот Лини? — попросил Варденэ. — А потом позвонишь мне.
– Нет. Я не смогу. Я же тебе говорю, они при мне ничего не обсуждают. Мой дружок любит только обсуждать со своими мужиками, как он меня трахает. Это он любит обсуждать. Но обычно они при мне ни о чем не говорят. Понял?
– Да, — сказал Варденэ. — Да, понял. Я тебе очень благодарен, Ванда.
– Ну и ладненько. И не забудь — я тебе ничего не говорила! И никаких «если» — иначе мне не жить.
– Ясно, — согласился Варденэ. — Но скажи только, мы с тобой о Джимми говорили, у которого так много дядьев?
– Что-то я сейчас не могу припомнить его имя, — сказала Ванда. — Попозже вспомню, наверное.
– Спасибо тебе, Ванда.
– Да ладно уж, чего там, Роже. Ты же хороший парень.
Глава двадцать третья
Диллон сказал, что вряд ли Фоли это заинтересует.
– Я сначала думал, что не стоит срывать человека с места из-за какой-то ерунды, у тебя ведь и так полно работы, я же знаю. А потом вот что подумал: пусть сам решает, важно это или нет, понимаешь, а вдруг дело серьезное? Так что спасибо, что пришел.
Они встретились перед «Уолдорфом» и теперь стояли лицом к городскому парку. На
противоположной стороне перекрестка Арлингтон-стрит и Бойлстон — стрит расположился органист, поставив на тротуар табличку, в которой предлагал свои услуги для обслуживания банкетов и семейных торжеств. Выходящие из универсама «Шрив» элегантно одетые люди старались пройти мимо него, и только один толстяк в твидовом пиджаке остановился перед ним с самодовольной улыбкой на лице.– Может, хочешь, зайдем куда-нибудь, выпьем по чашке кофе? — спросил Фоли.
– Не стоит, — сказал Диллон. — У меня и так что-то неладно с желудком. Я думаю, уж не от кофе ли. У меня за стойкой бара есть комнатенка, я там держу кофейник и, пока обслуживаю клиентов, частенько прикладываюсь к его содержимому. За день я выдуваю два с половиной кофейника, и, кажется, это слишком много. Под конец дня меня с этого кофе блевать тянет.
На другой стороне улицы, как раз напротив органиста, собралась группа ребят и девчонок с длиннющими волосами. Все они были в армейских куртках. Несколько ребят сидели на ступеньках Арлингтонской церкви. На углу Арлингтон-стрит стояли торговцы газетами.
– Тогда можно по чашке чаю, — предложил Фоли.
– Да нет, спасибо, — отказался Диллон. — Терпеть не могу чая. Моя старуха, с того самого дня, как мы поженились, только чаем и поит. Поэтому я терпеть его не могу. Если уж что и пить, так кофе. Иногда я заказываю себе стакан молока. Это вещь.
Высокий молодой парень на той стороне Арлингтон-стрит, как только светофор останавливал поток транспорта, выходил на проезжую часть и, идя между рядами автомобилей, предлагал газеты.
– И что за дрянь он там продает? — поинтересовался Диллон. — Что-нибудь запрещенное, не иначе!
– Наверное, «Феникс», — высказал предположение Фоли. — Я тут проходил как-то вечером и видел, что ребята торговали «Фениксом».
– Это еще что такое? — спросил Диллон. — Это не за нее их арестовывают?
– Вряд ли. Кажется, за какую-то другую. Только я забыл название. Сам не знаю. Я их не покупаю.
– И, небось, продает-то две штуки в день, — продолжал Диллон. — Ну и хрена он хочет этим доказать?
– Э, да просто чтобы чем-то заняться.
– Ну да! Просто чтобы чем-то заняться. Бездельники чертовы, шли бы лучше работать, если им нечем руки занять. Заходил ко мне тут на днях такой же сопляк — так у него была одна из этих газетенок — «Трах» называется. Знаешь, что у них там?
– Похабные картинки, — ответил Фоли.
– Да все, что хочешь, — сказал Диллон. — Черт, была там одна картинка — никак этот парень сам ее и послал им. Стоит он в парке, кругом снег, а сам абсолютно голый и хрен его свисает, как шланг. И такая поганая усмешечка на харе. Только представь себе!
– Наверное, он нарасхват, — сказал Фоли.
– Это уж точно, — подтвердил Диллон. — Есть у меня приятель, он держит книжный магазинчик такой, знаешь, из этих… Продает, надо думать, журналы с голыми девками. Так он процветает! Он рассказывал, что журналы с голыми мужиками идут только так — с голыми мужиками, у которых вот такие здоровенные концы! Я у него спрашиваю: да кто же их покупает-то? А он говорит: а те самые ребята, что покупают журналы с голыми девками.
– В странном мире мы живем, — заметил Фоли.
– И чем дольше я живу, тем все более странным он становится, — согласился Диллон. — Я что-то сомневаюсь, что такие журнальчики можно ввезти в страну из-за границы. Слушай, почему бы вам, ребята, не перестать гоняться за серьезными людьми, которые занимаются своим бизнесом? Не лучше ли перекрыть доступ этой похабщине, которой сегодня вон сколько развелось?
– Э, — сказал Фоли, — только не надо катить на меня баллон. Этим пусть занимается почтовое управление, или таможня, или чья эта там забота. Я с этим дерьмом дела иметь не хочу. К тому же, так можно того твоего приятеля лишить доходов. Ты разве этого хочешь?