Друзья Пушкина в любви и поэзии

П е в е цНа поле бранном тишина;Огни между шатрами;Друзья, здесь светит нам луна,Здесь кров небес над нами,Наполним кубок круговой!Дружнее! руку в руку!Запьём вином кровавый бойИ с павшими разлуку.Кто любит видеть в чашах дно,Тот бодро ищет боя…О всемогущее вино,Веселие героя!

С первых дней службы полились пламенные стихи…

В рядах Отечественной ратиПевец, по слуху знавший бой,Стоял он с лирой боевойИ мщенье пел для ратных братии!

В письме к великой княгине Марии Николаевне он так показал свои ощущения в канун сражения:

«Две армии стали на этих полях одна перед другою… Все было спокойно. Солнце село прекрасно, вечер наступил безоблачный и холодный; ночь овладела небом, и звезды ярко горели, зажглись костры… В этом глубоком, темном небе, полном звезд и мирно распростертом над двумя армиями, где столь многие обречены были на другой день погибнуть, было что-то роковое и несказанное…».

И ещё… Он слышал грохот великой битвы, но его соединение оставалось в резерве, в ожидании приказа, так и не поступившего. И поэта поразил контраст… Кровопролитная схватка и то, что «небо тихо и безоблачно сияло над бьющимися армиями…».

Жуковскому довелось участвовать в сражении при Красном, которое продолжалось четыре дня с 3 по 6 ноября 1812 года. Красное находится в 45 км к юго-западу от Смоленска. Враг уже был отброшен от Москвы, он отступал и терпел одно за другим тяжёлые поражения. Но Василию Андреевичу не суждено было участвовать во всём победоносном походе Русской армии. Он тяжело заболел горячкой, был на грани жизни и смерти, а после излечения вынужден был вернуться в Муратово. Это случилось в январе 1813 года.

Там он и создал своё бессмертное стихотворение «Певец во стане русских воинов».

Но и в боевом стихотворении Жуковский нашёл место сказать о любви…

В о и н ыО! будь же, други, святость узЗакон наш под шатрами;Написан кровью наш союз:И жить и пасть друзьями.П е в е цЛюбви сей полный кубок в дар!Среди борьбы кровавой,Друзья, святой питайте жар:Любовь – одно со славой.Кому здесь жребий уделенЗнать тайну страсти милой,Кто сердцем сердцу обручён,Тот смело, с бодрой силойНа всё великое летит;Нет страха; нет преграды;Чего-чего не совершитДля сладостной награды?Ах! мысль о той, кто всё для нас,Нам спутник неизменный;Везде знакомый слышим глас,Зрим образ незабвенный;Она на бранных знаменах,Она в пылу сраженья;И в шуме стана и в мечтахВесёлых сновиденья.Отведай, враг, исторгнуть щит,Рукою данный милой;Святой обет на нём горит:Твоя и за могилой!О сладость тайныя мечты!Там, там за синей дальюТвой ангел, дева красоты,Одна с своей печалью,Грустит, о друге слёзы льёт;Душа её в молитве,Боится вести, вести ждёт:«Увы! не пал ли в битве?»И мыслит: «Скоро ль, дружний глас,Твои мне слышать звуки?Лети, лети, свиданья час,Сменить тоску разлуки».Друзья! блаженнейшая частьЛюбезных быть спасеньем.Когда ж предел наш в битве пасть —Погибнем с наслажденьем;Святое имя призовёмВ минуту смертной муки;Кем мы дышали в мире сём,С той нет и там разлуки:Туда душа перенесётЛюбовь и образ милой…О други, смерть не всё возьмёт;Есть жизнь и за могилой.

В стихотворении он нашёл возможность сказать о бессмертии праведной души. Стихотворение было представлено вдовствующей императрице Марии Фёдоровне, и она пригласила поэта к себе для аудиенции. Жуковский вспоминал:

«Кое-как накопил у приятелей мундирную пару. Я не струсил: желудок мой был в исправности, следственно, и душа в порядке».

Семейная драма крестницы Жуковского

У Екатерины Афанасьевна Протасовой, урождённой Буниной (1771–1848), было, как уже говорилось, две дочери – Мария (1793–1823) и Александра (1795–1829).

Младшая, Александра, была крестницей Жуковского. Напомним, полюбил поэт старшую – Марию, которая была моложе его на десять. Сашенька была моложе на двенадцать. И так вышло, что именно он стал невольным источником большой жизненной трагедии своей крестницы.

После окончания Отечественной войны 1812 года в гости к Василию Андреевичу частенько заезжал его фронтовой друг Александр Фёдорович Воейков (1779–1839), с которым они вместе воевали в ополчении. После того как Жуковский оставил по болезни армейский строй, Воейков продолжал воевать вплоть до расформирования ополчения. В глазах девушек он был воином, овеянным ореолом участника знаменитых событий. К тому же оказался он интересным рассказчиком, армейским историям которого не было числа. Воейкова очаровала младшая из сестёр Протасовых – Сашенька.

Она была девушкой необыкновенной. Сохранились письма Жуковского к Тургеневу, в которых он так отзывался о ней:

«Моя Сашка есть добрый, животворный гений, вдруг очутившийся между нами… То чувство, которое соединит вас друг с другом, есть обновление нашей с тобой дружбы: у нас есть теперь одно общее благо! В её свежей душе вся моя прошлая жизнь. Но и тебе надобно для твоего счастия уничтожать в нём всё, что принадлежит любви, а сделать из него просто чистую, возвышенную жизнь».

Об этом времени В.В. Огарков рассказал в книге «В.А. Жуковский. Его жизнь и литературная деятельность. Биографический очерк»:

«В Муратове к 1814 году появилась новая личность – умный, хитрый, но нравственно низкий Воейков. Благодаря своей ловкости, остроумию и лицемерию он довольно скоро втерся ко всем в доверие и стал очень недоброжелательно относиться к своему приятелю-поэту. Василий Андреевич, проведя целый год в надежде и сомнениях, опять решился попытать счастья; но Екатерина Афанасьевна стояла на своём. Положение Жуковского, в особенности в присутствии Воейкова, становилось невыносимым, и он уехал из Муратова в Долбино, к племянницам Анне и Авдотье Петровне, с которыми состоял, как мы и ранее указывали, в дружеских отношениях».

Несмотря на то что Воейков, по словам Ф.Ф. Вигеля, «был мужиковат, аляповат, неблагороден», Сашенька, очарованная его боевыми рассказами, в которых он всегда выставлял себя героем, разумеется, многое, если не всё, сочиняя, увлеклась им.

Между тем отъезд от Протасовых, отчасти вернул покой в душу Жуковского, хотя, конечно, несчастная любовь его надолго, если не на всю жизнь, осталась незаживающей раной.

В Муратове Жуковский написал «Эолову арфу»… И снова разговор о любви, о прекрасной барышне…

(…)Младая МинванаКрасой озаряла родительский дом;Как зыби тумана,Зарёю златимы над свежим холмом,Так кудри густыеС главы молодойНа перси младые,Вияся, бежали струей золотой.Приятней денницыЗадумчивый пламень во взорах сиял:Сквозь тёмны ресницыОн сладкое в душу смятенье вливал;Потока журчанье —Приятность речей;Как роза дыханье;Душа же прекрасней и прелестей в ней.Гремела красоюМинвана и в ближних, и в дальних краях;В Морвену толпоюСтекалися витязи, славны в боях;И дщерью гордилсяПред ними отец…Но втайне делилсяДушою с Минваной Арминий-певец.Младой и прекрасный,Как свежая роза – утеха долин,Певец сладкогласный…Но родом не знатный, не княжеский сын:Минвана забылаО сане своёмИ сердцем любила,Невинная, сердце невинное в нём.

Не себя ли видел поэт в певце? «Певец сладкогласный… Но родом не знатный, не княжеский сын…». Не возлюбленную ли Машеньку Протасову в Минване? «Младая Минвана красой озаряла родительский дом…»

В.В. Огарков отметил: «…оскорблённый и опечаленный у Протасовых незлобивый Жуковский – и это ясно указывает нам на его чистую и симпатичную душу – не оскорблял сам и не мстил, а, наоборот, явился первым помощником Екатерины Афанасьевны: по случаю выхода Александры Андреевны замуж за Воейкова он продал свою деревню возле Муратова и все деньги (11 тысяч рублей) отдал в приданое племяннице, очень довольный тем, что его жертву приняли благосклонно».