Друзья Пушкина в любви и поэзии

Когда приговор принесли на подпись члену Сената генерал-фельдмаршалу Кириллу Григорьевичу Разумовскому, он отодвинул его в сторону и с сарказмом сказал, что среди документов недостаёт выписки из постановления «о кулачных боях», в которой прямо говорится, что «лежачего не бить»! А потом прибавил:

– Ещё недавно мы все сочли бы за особое счастье приглашение на его свадьбу.

Императрица Екатерина кассировала постановление Сената, и брак вновь стал действительным. Ну а новоиспечённой княгине Орловой Государыня оказала милость высочайшую, сделав её статс-дамой. Кроме того, она подарила ей свой портрет, а 22 сентября 1777 года своим Указом наградила орденом Святой Екатерины и осыпала подарками.

Григорий и его юная жена Катенька, урождённая Зиновьева были необыкновенно счастливы.

Как бы в Петербурге ни осуждали женитьбу Орлова, а всё же твёрдость Орлова и его юной невесты, их самоотверженное стремление друг к другу не могли не вызвать уважение у многих, а у кого-то и плохо скрываемое восхищение.

Жуковскому было сложнее. Возлюбленная Григория Орлова осталась сиротой, и ему не у кого было просить её руки, кроме неё самой. А вот Василию Андреевичу сестры своей было не обойти.

Да, Орлов добился своего, но все попытки завести детей оканчивались трагически. Дети рождались мёртвыми. Видимо, играло свою роль столь близкое родство супругов, неслучайно запрещаемое церковью. Полагая, что заграничные доктора могут помочь в этом вопросе, Орловы отправились за границу. Они объехали почти все западноевропейские страны. Юную княгиню осматривали тогдашние знаменитости, но случалось, что этаких вот знаменитостей разыгрывали из себя шарлатаны. Так что Орловы попадали в руки не только медицинских знаменитостей, но и мошенников. Барон Фридрих Мельхиор Гримм, немецкий публицист, критик и дипломат, который был постоянным на протяжении многих лет корреспондентом Императрицы Екатерины II, в своих письмах называл эти поездки по врачам «охотой за шарлатанами». И вот, во время одного из приёмов врач, очевидно, всё-таки не относящийся к плеяде европейских шарлатанов, обнаружил у юной супруги Орлова симптомы неизлечимой в ту пору болезни. И ещё минуту назад счастливый супруг услышал, что не о детях думать надо, а о том, как спасать саму княгиню, хотя и это уже проблематично, ибо болезнь переходит в необратимую стадию. Но какая болезнь? Откуда же болезнь у совсем молодой и недавно ещё полной сил, здоровья и энергии женщины? Ответ сразил Орлова. У его супруги – чахотка.

Григорий Григорьевич не отходил от своей жены до последнего часа. Она угасала быстро, и вместе с нею угасал он, теряя своё богатырское здоровье не от болезни, а от переживаний.

Светлейшая княгиня Екатерина Николаевна Орлова умерла фактически у него на руках. Ей шёл двадцать четвёртый год. Орлову не исполнилось и сорока восьми. Он пережил супругу ненадолго и умер 13 апреля 1783 года – спустя два года после неё.

Не такого ли исхода страшилась сестра Жуковского, Екатерина Афанасьевна, когда категорически противилась соединению горячо любящих сердец. Ведь родство тоже было очень и очень близким…

А между тем обстановка в семье накалялась. Жуковский писал А.П. Елагиной, что Воейков: «… начал мучить их (супругу и её сестру) своими бешеными противоречиями. Пугал их беспрестанно то самоубийством… то пьянством, каждый день были ужасные истории».

В Дерпте Воейков показал своё истинное лицо. Он издевался над супругой, Марий Андреевной, и она в 1815 году даже поверила дневнику свои отчаянные планы: «Я крепко решилась убежать из дома куда-нибудь. Авось Воейков сжалится над несчастьем мам(еньки) и Саши – потеряв меня, они будут несчастны. Мы ездили с визитами; в это время В(оейков) обещал мам(еньке) убить Мойера, Жуковского, а потом зарезать себя. После ужина он опять был пьян. У мам(еньки) пресильная рвота, а у меня идёт беспрестанно кровь горлом. Воейков смеётся надо мной, говоря, что этому причиной страсть, что я также плевала кровью, когда собиралась за Жуковского».

И сообщала: «Воейков требует, чтобы я дала ему клятву не выходить замуж никогда, если он не будет делать мне огорчений».

В 1816 году мать Сашеньки, Екатерина Афанасьевна, жаловалась своей родственнице А.П. Киреевской:

«Ты знаешь мою истинную привязанность к Воейкову, ты видела моё обращение с ним, мою нежную заботливость скрыть его недостатки перед другими, я точно о нём думала, как о сыне, как ты о Ванечке. Чем же я заплочена? Ненавистью, да! точно, во всей силе этого слова; он не только говорит, что меня ненавидит, нет, он покойно видеть меня не может. И он – Сашин муж, Дуняша. Что же она терпит?»

А ведь Сашенька была очаровательная, умна, хорошо воспитанна, талантлива. Николай Иванович Греч писал о ней:

«Всяк, кто знал её, кто только приближался к ней, становился её чтителем и другом. Благородная, братская к ней привязанность Жуковского, преданная бессмертию в посвящении “Светланы”, известна всем. Потом первыми гостями её были Александр Иванович Тургенев и Василий Алексеевич Перовский. Булгарин некоторое время сходил от неё с ума. Между тем все эти связи были чистые и святые и ограничивались благородной дружбой. Разумеется, в свете толковали не так: поносили её, клеветали и лгали на неё. Такова судьба всех возвышенных людей среди уродов, с которыми они обречены жить. Женская зависть играла в этом не последнюю роль».

Она была музой многих поэтов. Ей посвящал стихи Евгений Боратынский:

Очарованье красотыВ тебе не страшно нам:Не будишь нас, как солнце, тыК мятежным суетам;От дольней жизни, как луна,Манишь за край земной,И при тебе душа полнаСвященной тишиной.

Ну а Жуковский вынужден был покинуть Дерпт.

С грустью покидая город, Василий Андреевич Жуковский переводил печальные стихотворения Гёте «Утешение в слезах»:

«Скажи, что так задумчив ты?Всё весело вокруг;В твоих глазах печали след;Ты, верно, плакал, друг?»«О чём грущу, то в сердце мнеЗапало глубоко;А слёзы… слёзы в сладость нам;От них душе легко».«К тебе ласкаются друзья,Их ласки не дичись;И что бы ни утратил ты,Утратой поделись».«Как вам, счастливцам, то понять,Что понял я тоской?О чем… но нет! оно моё,Хотя и не со мной».«Не унывай же, ободрись;Ещё ты в цвете лет;Ищи – найдёшь; отважным, друг,Несбыточного нет».«Увы! напрасные слова!Найдёшь – сказать легко;Мне до него, как до звездыНебесной, далеко».«На что ж искать далеких звёзд?Для неба их краса;Любуйся ими в ясну ночь,Не мысли в небеса».«Ах! я любуюсь в ясный день;Нет сил и глаз отвесть;А ночью… ночью плакать мне,Покуда слёзы есть».

Стихи лились из-под пера. Что ж, вдохновение приходит как в дни счастья, так и в те горькие периоды, когда беды крепко берут поэта за горло. И он обращается к Небесам, к Природе, к небесным светилам. Жуковский в горе своём обращался «К месяцу».

Снова лес и дол покрылБлеск туманный твой:Он мне душу растворилСладкой тишиной.Ты блеснул… и просветлелТихо темный луг:Так улыбкой наш уделОзаряет друг.Скорбь и радость давних летОтозвались мне,И минувшего приветСлышу в тишине.Лейся, мой ручей, стремись!Жизнь уж отцвела;Так надежды пронеслись;Так любовь ушла.Ах! то было и моим,Чем так сладко жить,То, чего, расставшись с ним,Вечно не забыть.Лейся, лейся, мой ручей,И журчанье струйС одинокою моейЛирой согласуй.Счастлив, кто от хлада летСердце охранил,Кто без ненависти светБросил и забыл,Кто делит с душой родной,Втайне от людей,То, что презрено толпойИли чуждо ей.

От поэзии любви к придворным виршам

С 1813 года произведения Василия Андреевича Жуковского стали всё чаще появляться в печати. В январе в 1-м номере «Вестника Европы» была опубликована баллада «Светлана», которая посвящалась Александре Протасовой.

Затем баллада «Адельстан», которая явилась переводом баллады английского поэта-романтика Роберта Саути (1774–1843), представителя так называемой «озёрной школы». Ныне известна из его творчества в основном лишь сказка «Три медведя».