Друзья встречаются

–  Ну что же, поговорим, что ли?
– сказал Красков и сделал рукой пригласительный жест.

Никишин тяжело поднялся и присел к столу. От скамьи к столу протянулись за ним грязные следы. Никишину стало неловко. Он смущенно кашлянул и спрятал ноги под стол. Ему пришло на ум, что он со своими бахилами, с неряшливой бородкой, с нечесаными, свалявшимися под старой пыжиковой шапкой волосами выглядит деревенщиной.

А впрочем, почему бы ему и не выглядеть деревенщиной? Это лучше, чем быть хлыщом. Он снова вступил с Красковым в давний спор и, вытянув из-под стола обутые в грязные бахилы ноги, принялся в упор рассматривать его.

Но Красков не проявил и тени смущения и позволял себя обозревать, не теряя своего безмятежного вида. Казалось, он даже испытывал удовольствие - тонкие губы тронула беглая усмешка. Он коснулся узкими пальцами настольного пресс-папье и сказал спокойно:

–  Ну и заварил же ты кашу! Дернул тебя черт впутаться в эту идиотскую историю.

–  Черт вас дернул затевать эту идиотскую историю!
– озлился Никишин.
– Я ни в чём не виноват. Я ничего не сделал такого…

Красков небрежно повертел в руках пресс-папье.

–  Не сделал ничего такого… - сказал он снисходительно.
– Как будто нужно что-нибудь сделать, чтобы оказаться виноватым!

–  Это что же? Новая теория права? Бернская, что ли?

–  Архангельская, - сказал Красков, - архангельская, и не теория, а практика, и весьма тебя касающаяся.

–  Чую, - поморщился Никишин, - а ты, что же, в представителях этой практики ходишь или как?

–  До некоторой степени.

–  Интересно узнать, до какой степени?

–  Узнаешь.

–  А всё-таки, если не секрет, в чём же меня обвиняют?
– спросил Никишин, стараясь казаться равнодушным.

–  Пустяки. Попытка к освобождению арестованного большевика. Вооруженное сопротивление при попытке задержания. Сокрытие сведений о красных партизанах в окрестностях Кандалакши. Половины этого достаточно, чтобы в наших условиях поставить к стенке. Вторая половина - просто излишняя роскошь.

Красков откинулся на спинку стула. Никишин машинальным движением взял пресс-папье в руки и сказал медлительно:

–  Шутить изволите, ваше благородие!

С внезапной злобой он швырнул пресс-папье на стол.

–  Это идиотство, слушай! Это вранье, за которое морду набить надо! Я иду с охоты, вижу, они бьют ни в чем не повинного старика. Я кричу: «Стой!» Поручик хватается за револьвер, я ему пригрозил незаряженным дробовиком. Большего мне сделать не удалось. Комендант и его подручные увели избитого старика, а я пошел своей дорогой. При чем здесь партизаны, совершенно не понимаю, и вообще, всё брехня и нет ни одного факта…

Никишин сорвался. Красков сочувственно вздохнул.

–  Факты… - проговорил он равнодушно, - н-да… фактов, может, и нет, но есть рапорт коменданта.

–  Ну, и что из этого?

–  А то, хотя бы, что при наличии рапорта можно обойтись и без фактов. Понял?

–  Понял, - сказал Никишин багровея.
– Вполне…

–  Ну, вот и отлично!
– одобрил Красков.

–  Ну, вот ты и сволочь!
– произнес Никишин.

– Сволочь… К тому дело и шло… И раньше… Тогда, ещё в гимназии…

Красков холодно поглядел на Никишина

–  Возможно. Не смею спорить. Я никогда не гонялся за добродетелями. Они мне не удавались. Я на них, так сказать, не настаиваю.

Они замолчали. Теперь они поняли, что им вообще не о чем было говорить.

Почти пять лет назад, расставаясь на перекрестке возле «Золотого якоря», друзья юности дали слово снова увидеться, встретиться. И вот случай свел их раньше срока, и они видели, что разошлись вовремя и сходиться вновь нет никакой нужды.

–  Ну что ж, допрашивай!
– сказал Никишин грубо, и Красков впервые отвел глаза, избегая злых и горячих глаз Никишина.

–  Вот что, - сказал он, не глядя на Никишина.
– Ситуация такова, что здесь тебе не открутиться. Поручик Кандалакшский столько наплел, что тебя почитают здесь важным преступником, этим и обязан ты пересылкой в Кемь. Впрочем, ты должен был бы, по существу, быть отправленным в Мурманск, но тут у меня с поручиком состоялась некая комбинация. Я узнал о тебе и устроил это приятное свидание. Комбинацию следует продолжить и отправить тебя не в Мурманск, где тебе солоно придется, а в Архангельск. Там ты затеряешься в общей массе арестованных, а я дам заключение, по которому…

Красков поднял глаза и взглянул на Никишина. Он увидел чужое лицо. Оно было грязно и обветренно. Нечесаные волосы торчали во все стороны клочьями. Глаза смотрели остро и враждебно.

–  Собственно говоря, - сказал Никишин и вдруг засмеялся, - собственно говоря, ты ведь и всегда был сволочью. А что касается Архангельска, то я не имею ни малейшего желания туда возвращаться.

Красков закусил губу и придвинулся к столу.

–  Осел… - сказал он медленно.
– Азинус… - и положил перед собой лист бумаги. Потом взял перо, задумался и глянул рассеянным взглядом в окно.

Когда спустя минуту он снова обернулся к Никишину, это был прежний Красков - вылощенный, с всегдашней своей усмешкой и равнодушными глазами,

–  Хорошо… - сказал он тускло.
– В Архангельск ты не поедешь. Тебя расстреляют здесь.

Он наклонился над столом, и перо быстро забегало по бумаге.

Через два дня Никишина посадили на пароход и отправили в Архангельск.

Спустя полторы недели, туда же, не желая пропадать в такой захолустной дыре, как Кемь, перевелся и Красков.

Глава девятая. ЗВЕЗДЫ СМОТРЯТ СКВОЗЬ РЕШЕТКУ

Обитая железом дверь лязгнула за спиной. Кто-то завозился у ног, и чей-то голос глухо произнес:

–  Аккуратней, аккуратней, товарищ!

Никишин сначала увидел перед собой лысый гладкий череп и заросшее густой щетиной лицо, а затем десятки обращенных к нему взглядов, десятки скорченных тел. Люди стояли, сидели, лежали, согнувшись и подобрав под себя ноги, занимая весь пол и тесня друг друга плечами. Из всей этой кучи сгрудившихся людей выделялся один, беспокойно менявший всё время своё положение, с лицом, искаженным мучительной болью. Никишин уставился на него, силясь понять, отчего так болезненно искажено это лицо.