Друзья Высоцкого
Шрифт:
Он был homo ludens – человек играющий. Причем в опасные игры. Одна из таких игр могла бы закончиться для Параджанова крупными неприятностями. Мимо его дома, расположенного в центре города, непременно проходили первомайская и ноябрьская демонстрации. Многоэтажку, естественно, празднично украшали. В тот раз на стену дома повесили портрет товарища Брежнева. Сергей Иосифович вырезал один глаз генеральному секретарю, устроился на подоконнике на стуле и через отверстие стал наблюдать за шествием. Демонстранты (наиболее внимательные и смешливые) бурно реагировали на «оживший» глаз брежневского портрета. Реакция людей из милиции и КГБ, следивших за соблюдением порядка, была понятной – они ворвались в квартиру охальника и потребовали прекратить издевательства.
– Да я не издеваюсь ни над кем, – оправдывался
Подводя итоги украинского периода своей биографии, Сергей Иосифович говорил: «Нет ни одного талантливого режиссера, всех уничтожили. Масса, чернь страшны по своей природе. Хуторянство, трусость, алчность, зависть – в характере украинцев, они правят целым народом. Униженные и оскорбленные в течение веков, и тем не менее жрут друг друга с аппетитом. Все, что есть сегодня в Украине, будет и через 100 лет, и через 300. Ничего не изменится, всегда так будет, пока есть что делить и распределять. В империи мертвецов по-другому быть не может…»
Но в самом Киеве он оставался. Вокруг Параджанова вращались, как планеты вокруг Солнца, самые разные люди. Банальных людей вокруг Параджанова я не видела, признавалась актриса Алла Демидова, он их попросту не замечал. А главный идеолог украинского ЦК партии Федор Овчаренко неоднократно требовал от Параджанова: «Закрой свой салон!» Но это было невозможно. Здесь Сергей Бондарчук и Андрей Тарковский читали Параджанову отрывки из своих сценариев, молодые киевские поэты – неопубликованные стихи. Художники тащили в дом картины. В те годы побывать в Киеве и не зайти к Параджанову считалось почти неприличным…
Побывав в Москве в Театре на Таганке, Сергей Иосифович стал поклонником любимовского коллектива. На стене кабинета Юрия Петровича он оставил свой автограф: «Любимов – гений. Мое пророчество неизбежно». Эту надпись в оконном проеме хозяин кабинета скромно прикрывал шторой. Актеры Таганки, и прежде всего Владимир Высоцкий, стали для него братьями по крови. Любимов же признавался, что хотел бы обвешать свои стены кадрами из фильмов Параджанова, каждый из которых законченная картина.
«В старинном Тбилиси мы празднуем наше бракосочетание, состоявшееся в Москве, – рассказывала Марина Влади. —…Самый удивительный подарок мы получаем, открыв дверь нашей комнаты. Пол устлан разноцветными фруктами. Записка в два слова приколота к роскошной старинной шали, брошенной на постель: «Сергей Параджанов». Сережа, которого мы оба нежно любим, придумал для нас эту сюрреалистическую постановку. Стараясь не слишком давить фруктовый ковер, мы падаем, обессиленные, и я тут же засыпаю, завернувшись в шелковистую ткань шали…»
Потом они встречались во время гастролей Таганки в Киеве осенью 1971 года. В следующем году в Юрмале. Однажды в номере Высоцкого отключили воду, и он позвонил Параджанову, попросил оставить ключи от номера у портье, чтобы принять душ. Войдя в комнату, Марина и Владимир увидели на столе фрукты, сигареты, минеральную воду. Высоцкий удивился:
– И это всё? Не узнаю Сережу… Явный подвох, что-то тут не так…
Сюрприз открылся позже, когда Влади зашла в ванную, она увидела, что к душу был прикреплен букет роз – так, чтобы вода лилась на Марину с лепестков благоухающих цветов…
Друзьям Параджанов напоминал древнегреческого бога – фантастический его облик и манеры пристали разве что Зевсу под хмельком, но никак не советскому гражданину. В Киеве при нем состояло несколько женщин. Может быть, они любили его, перенеся свои чувства в область религиозного обожания. Девы – мироносицы, сопровождавшие Христа. Их молчаливое присутствие красиво и печально. Любовь, не спрашивающая ответа, всепрощающая. Завидный удел.
С женой Светланой его уже давно ничего, кроме сына, не связывало. Она ушла, сказав ему напоследок: «Прелестен, но невыносим». Самому Параджанову это определение нравилось, он уверенно делал ударение на первом слове. Но Светлана считала его деспотом, причем очень ревнивым. Ей не нравилась его щедрость (до расточительства) к друзьям. Ей надоело принимать участие в бесконечных мистификациях и причудах мужа. Он настаивал, чтобы котлеты лежали на блюде в необычной конфигурации, яблоки были почищены необыкновенным образом, кофейные чашки
стояли в причудливом ряду. Ей осточертело быть живой декорацией, частью интерьера, когда Сергей в ожидании гостей то усаживал ее к окну, то против света, то накидывал ей на плечи шаль, то вплетал в волосы жемчуга. Засыпал друзей шикарными подарками, но мог на следующий день забрать их и передарить кому-то другому. Попасть в квартиру Параджанова было проще простого – ключ от нее всегда находился под ковриком у входной двери, о чем знали все.О параджановских пиршествах слагались легенды. Как-то прогуливался он по улицам Киева и каждого встреченного им знакомого приглашал к себе. Собралось человек сто. Часть с трудом разместилась в крохотной квартирке. Остальных Параджанов, ни на минуту не задумавшись, рассадил на лестницах – с первого по пятый этаж. Лестницы устлал коврами. Гостям раздал старинные столовые приборы и хрустальные бокалы. Сам в лифте ездил с этажа на этаж. Двери открывались. Параджанов произносил тост, гости, хохоча, чокались. Двери закрывались, и хозяин ехал дальше.
На свое 45-летие юбиляр созвал невиданное количество гостей. У дверей их встречал какой-то грузин в хевсурской шапочке, черпал серебряным ковшом вино из бочки, стоявшей тут же, на площадке, и преподносил каждому гостю со словами: «За здоровье именинника Сергея!» Стол в комнате украшала миска с черной икрой – Сергей ее обожал! – и гости уплетали ее ложками… Дорогой сыр громоздился горой – его принесла Параджанову поклонница, директор магазина «Сыр» на Крещатике Муся Татуян…
Вообще, он был знаком с уймой полезных и интересных людей. И всех умел обаять! Молодые дрессировщики Шевченко, работавшие в Киевском цирке, приносили ему отборное мясо, экономя на хищниках. Угощая гостей, Сергей довольно приговаривал: «Это моя львиная доля!» А мог на последние деньги, предназначенные на хлеб, масло и сосиски, купить оливки, разложить их на блюде и призвать всех полюбоваться: «Смотрите, как красиво!»
Однажды он вылепил из глины свой бюст – большелобый, бородатый. С друзьями затащил его на крышу какого-то важного здания. Электрики с киностудии умыкнули мощный прожектор, установили его как раз напротив параджановского монумента в соседнем доме и пустили яркий луч на бюст. Много месяцев голова Параджанова свысока взирала на киевлян. А что? Огромный ленинский лоб, борода – как у Маркса. А коль еще и освещено – значит, освящено.
Он сочинял небылицы о великих мира сего, которые якобы по-свойски, запросто его навещали. Например, с мельчайшими подробностями рассказывал о визите Шарля де Голля (французский президент перед тем действительно посещал столицу Украины), показывал, куда усадил гостя, чем угощал, как подарил ему бутылку вина «Медвежья кровь». Безудержная фантазия, которая изумляла в его фильмах, была его естественной средой обитания. Параджанова искренне коробили манеры американских миллионеров, пьющих из пластиковых стаканчиков, – сам он, вечный нищий, наливал вино своим гостям исключительно в хрустальные бокалы баккара.
В те времена, когда лучше было помалкивать, он говорил, и говорил слишком много. Завистливый киевский поэт, квазидиссидент Дмитро Павлычко пустил слух о том, что Параджанов работает на КГБ: «Если бы я когда-нибудь сказал то, что он несет с трибун, – меня давно бы присыпали песочком. А ему все нипочем…»
Потом у Сергея Иосифовича возникла шальная идея уехать из Союза. Он строил фантастические планы легального побега. Знакомую киевскую актрису Зою Недбай долго уговаривал выйти за него замуж, чтобы с ее помощью перебраться в Израиль. На каждом углу похвалялся этим своим замыслом, уверяя всех, что совсем скоро станет недосягаемым для родной бюрократической машины…
В конце концов Параджанов принял предложение киностудии «Арменфильм», где ему пообещали создать нормальные условия для работы. В Ереване дом Параджанова был виден издалека: балкон он расписал красными узорами, на воротах укрепил огромные дорожные знаки. Когда Сергей Иосифович выходил за порог, вокруг собиралась толпа – чеканщики, сапожники, учителя. Он был тут своего рода гуру – внушал, напутствовал, поучал, наставлял. Соседям он запомнился в экзотическом обличье: «Кепка деревенского фасона «хинкали», плащ, будто выкрашенный чернилами, стоптанные туфли без носков, сиротские полосатые брюки…»