Дублинеска

Он всегда поддерживал добрые отношения с иностранными издателями, которых встречал на Франкфуртской ярмарке и с которыми обменивался книгами и новостями. А вот с издателями-земляками дружбы у него не вышло. Они казались самодовольными и далеко не такими образованными, как им хотелось: они вели себя так, словно сами были «звездами», куда более самовлюбленными, чем их авторы, которым дурная слава приписывает доходящий до крайности эгоизм. Удивительным образом в Испании он дружил в основном с авторами, и большинство из них было намного моложе его.

На самом деле, хотя Риба так и не встретил настоящего гения, он всегда уважал большую часть своих авторов, особенно тех, для кого литература была дорогой прямиком в подсознание. Ему всегда казалось, что все страстно любимые нами книги, когда мы открываем их впервые, вызывают ощущение, будто бы все это мы знали всегда: там описаны места, где никто никогда не бывал, вещи и звуки, никем и никогда не виденные и не слышанные, но наша читательская память словно вступает со всем этим в сговор, и в конце концов мы начинаем ощущать, будто сами там побывали.

Сейчас он считает само собой разумеющимся, что Дублин и Ирландское море всегда были частью его внутреннего пейзажа и его прошлого. Если однажды, раз уж он все равно отошел от дел, ему доведется переехать в Нью-Йорк, ему бы хотелось начать там совсем новую жизнь и ощутить себя сыном или внуком ирландца-эмигранта. Он хотел бы зваться, скажем, Бренданом, и чтобы память обо всей его издательской деятельности у него на родине испарилась, была бы развеяна по ветру с тем особым цинизимом, каким любят похваляться его бесчувственные и мелочные земляки.

Если бы ему вдруг заблагорассудилось, сумел бы он вернуться в ту ночь, когда он до утра танцевал фокстрот, вернуться в день своей свадьбы, вновь оказаться блестящим и безжалостным издателем на пике успеха – длился он, правда, недолго, – делать сногсшибательные заявления и указывать путь к идеальной литературе? Или он теперь вечно будет таращиться, как идиот, на поток электрического света и мечтать о третьей «Кровавой Мэри» в надежде обрести независимость от кресла-качалки? Или он навсегда утратил возможность хотя бы просто нормально ходить по дому? Опять шум в ушах. Возвращается обескураживающий и невыразимо навязчивый список со свадьбы: светильники, вазы и сервизы прежних времен. Авторский список, думает он.

А льет все сильней, чересчур уже напористо для летнего дождя. Со вчерашнего дня ливень портит обычно милый ирландский климат. Обычно-то в Дублине летом по целым неделям с неба не падает ни капли. Идет вторая неделя их с Селией двадцатидневного отпуска в квартире в северной части города, по ту сторону королевского канала, недалеко от Гласневинского кладбища, куда он уже несколько дней собирается вернуться, может быть, в надежде на то, что снова объявится призрак, растаявший прямо у него на глазах вечером 16 июня перед баром «Могильщики», родственник Дракулы, так же, как и он, умеющий истекать туманом.

Приехав на остров, они с Селией устроились на Стренд-стрит в прибрежном поселке Скеррис. Местечко приятное – много моря, много берега и широкий изогнутый порт с многочисленными магазинами и барами. Но Селия чувствовала себя чересчур оторванной от своих дублинских «буддийских контактов» – с самого приезда она пропадает на ежедневных собраниях какого-то религиозного сообщества или клуба, – и они перебрались в прелестный поселок Брей неподалеку от Далки, но и там им не понравилось, и в конце концов они остановились здесь, в многоквартирном доме у Королевского канала.

Сейчас Риба занят тем, чтобы не дать себе вспомнить в подробностях, что же произошло накануне, он боится возвращения вчерашнего ужаса. Поэтому он снова, словно за спасательный круг, хватается за лекции Набокова. И решается наконец нырнуть с головой в набоковский комментарий к одной из глав – первой главе второй части – вечнотрудного «Улисса».

Часть II, Глава 1

Стиль: Логичный и прозрачный Джойс.

Время: Восемь часов утра, синхронизировано с утром Стивена.

Место: Экклс-стрит, 7, жилище Блума в северо-западной части города, в непосредственной близости от Верхней Дорсет-стрит.

Главные действующие лица: Блум и его жена; второстепенные: мясник Длугач, он, как и Блум, из Венгрии, и служанка семьи Вудс, живущей по соседству на Экклз-стрит, 8…

Действие: В кухне цокольном этаже, на кухне Блум готовит завтрак для жены, мило беседуя с кошкой… [43]

43

В. Набоков. Лекции по зарубежной литературе. Перевод Е. Касаткиной.

Риба не выдерживает и закрывает книгу, тема «Улисса» кажется ему устаревшей, как если бы похороны 16 июня в Дублине действительно подвели итог целой эпохи, и теперь он приговорен вечно жить привязанным к земле или к креслу-качалке, подобно беккетовскому бродяге, и как если бы он смирился с неизбежным и решил сдаться на милость воспоминаний о своем трагическом вчерашнем падении.

К счастью, сегодняшний дождь – не ужасающее лондонское наводнение, не та апокалиптическая буря, встретившая пятнадцать дней назад его и его родителей. Он никогда больше не вернется в Лондон. Эта поездка была уступкой родителям, попыткой искупить вину – отсутствие в Барселоне в день их шестьдесят первой годовщины свадьбы. И еще это был способ хотя бы на день избавить себя от ненавистного транса, от обязанности пересказывать им свое путешествие в другую страну.

– Ну, значит, ты был в Лондоне.

Так тяжко ему было по возвращении отвечать на эту фразу матери и рассказывать ей о городе, где он побывал, что он решил свозить их с отцом в Лондон.

«Сложная она была, – думает он, недвижимый в своей кресле-качалке, – эта поездка в Лондон», – его родители уже много лет никуда не выезжали с улицы Арибау. И единственное, чем она была хороша, так это тем, что подтвердила, что его родители и впрямь повсюду свободно общаются с потусторонним миром. В Лондоне вокруг них временами вырастали настоящие надгробия, целые скопления, но родители делали вид, что не замечают их, может быть, потому, что с незапамятных времен умели легко и естественно нести груз такого количества предков.

Наверное, он стал чересчур ирландцем. Потому что в Лондоне ему было не по себе. Многое ему не понравилось, но он должен признать, что его очаровали, просто очаровали двухэтажные автобусы и три элегантных одиноких шезлонга в бело-зеленую полоску, которые он сфотографировал в Гайд-парке. Жалко, что он не застал своей подруги Доминик, ему бы хотелось, чтобы она сама провела его по инсталляции в галерее Тейт, но ей пришлось срочно улететь в Бразилию, где она обычно проводит большую часть года. Многое в Лондоне повергло его в уныние, но кое-что и развлекло. Особенно забавным ему показалось, когда он увидел своих родителей, непривычно занятых, прямо в центре той самой улицы с картины Хаммершоя «Британский музей». В предыдущую поездку Риба не сумел ее отыскать, а тут вдруг обнаружил, что она действительно существует, имя ей Монтегю-стрит и расположена она настолько на виду, что когда они шли к Британскому музею, Селия опознала ее по фотокопии репродукции, которую Риба специально взял с собой в Лондон – по измятой фотокопии, которую он вытащил из кармана штанов. Именно там, на Монтегю-стрит, вокруг родителей возникла вдруг сутолока призраков, а они, казалось, знали их всех, словно всю жизнь прожили в этом районе Лондона.