Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг

Спустя долгую-долгую паузу он произнес:

— Бреслин сказал, что это его приятель.

Он глубоко вдохнул и осторожно выпустил воздух. Обычно так выдыхают, если очень хочется кашлять, но нельзя себе этого позволить.

— В пять утра он позвонил мне. Сказал, что его друг, один из его лучших друзей, решил заскочить той ночью к своей подруге. Он нашел ее в гостиной, избитую и без сознания. Он совершенно уверен, что ее избил другой ее любовник. Я спросил: "И зачем ты вытащил меня из постели? Позвони в полицию, пусть приедут местные с парамедиками, увидимся утром". Бреслин сказал, что так и сделает, как только мы попрощаемся. Но потом добавил: "У моего друга жена и дети. Его могут впутать в это дело, шеф. Это сломает ему жизнь. Не нужно до этого доводить". — О’Келли коротко и невесело рассмеялся. — Я сказал ему: не парь мне мозги этим своим "моим другом", мы все понимаем, о ком идет речь. Но Бреслин ответил: "Нет. Это не я, шеф. Вы же меня знаете. Я от своей миссус ни на шаг. Можете с ней поговорить, она подтвердит, что я все выходные провел с ней и детьми". Я слишком хорошо знаю Бреслина и ложь такого масштаба уловил бы. Я поверил ему.

Он пошевелился, кресло скрипнуло.

— Я сказал: "Твой друг утверждает, что и пальцем ее не тронул, только зашел и увидел уже случившееся? Ты ему веришь?" И Бреслин ответил, что верит. На все сто. На тысячу. Он и в этом не лгал. А Бреслин совсем не идиот. У него большой опыт по распознаванию завиральных историй. И я спросил: "Ну и чего ты тогда истеришь? Если твой друг ничего не делал и ничего не видел, то зачем его имени вообще фигурировать в этом деле? Пташка очнется, скажет местным, кто ей врезал, местные приволокут парня в участок, она откажется выдвинуть обвинения, и все разойдутся по домам. А через месяц-другой все повторится. Твоему другу не о чем волноваться. Надеюсь, он достаточно напуган и впредь будет держать штаны застегнутыми".

О’Келли все-таки зашелся в кашле. Мы терпеливо ждали, пока он достанет из кармана платок, вытрет рот, шумно прочистит горло. Затем он снова заговорил:

— Но Бреслин все равно дергался. Мол, его друг не проверял, дышит ли девушка. Слишко был потрясен и слишком боялся, что его заманили в ловушку. Он просто сбежал и сразу позвонил Бреслину. Неизвестно, сколько она вообще там пролежала. Если она мертва, то его друг влетел в серьезные проблемы. Его протащат мордой по дерьму, и он все потеряет. А все из-за того, что свой конец в неправильную дырку пристроил.

Мы со Стивом разом напряглись. Нам Бреслин заявил, что Маккэнн проверил и убедился, что Ашлин мертва. А значит, срочности со звонком в службу спасения не было, Маккэнн не оставил ее лежать на полу, истекающую кровью. Обе версии — полная херня, но интересно, почему О’Келли преподнесли несколько иную версию.

О’Келли ничего не заметил — или не хотел замечать. Он снова заговорил.

— "Ну и чего ты хочешь?" — спросил я. Бреслин сказал: "Если она мертва, я хочу участвовать в расследовании. Я не прошу назначить меня ведущим детективом, только быть поблизости, приглядывать за тем, что происходит, чтобы моего друга не трогали, если в этом не будет необходимости. Если там и так все понятно, то незачем рушить ему жизнь. Если же он понадобится, я позабочусь, чтобы он сам явился. Клянусь. Шеф, у меня тринадцать лет безупречной службы в отделе. А теперь я позвоню в полицию". — От воспоминаний у О’Келли слегка кривилось лицо. — Бреслин не такой уж гений, каким себя полагает, но он хороший мужик. Никогда меня не подводил. Никогда не просил об одолжении, максимум лишний денек к отпуску. Если он надумал обналичить свои заслуги таким образом… — Плечи поднялись и тяжело опали. — В общем, я согласился. Велел быть очень осторожным и приглядывать за другом. Сказал, что буду лично следить за расследованием, и, если почую неладное, пусть ждет серьезных неприятностей, а его друг мигом окажется здесь. Он сказал — без проблем. Вообще без проблем. Сказал, как он мне благодарен, и как он мне обязан, и еще немножко полизал мне задницу, уж не припомню, в каких выражениях. А потом позвонил в полицию.

Еще одна история. Ни в одной из предыдущих правды не было ни на йоту. Жертва, свидетели, детективы — все наперебой придумывали разные истории, чтобы мир крутился так, как им удобно. Заталкивали свои истории нам в мозг, запихивали в глотку. Теперь очередь дошла и до шефа.

Я так долго молчала, что когда заговорила, то голос звучал хрипло и грубо, иссушенный раскаленными батареями:

— Вы ведь знали, кто был этот друг.

Глаза О’Келли уставились мне в лицо. Застыли, будто я слишком его утомила и он не в силах отвести их.

— Скажи мне, Конвей. Когда ты учуяла гнильцу, ты сразу подумала: "Ну конечно, это наверняка кто-то из моего отдела"?

Слова "кто-то из моего отдела" обрушились волнующейся тяжестью океанской толщи. Двадцать восемь лет О’Келли прослужил в Убийствах. Когда он пришел в отдел, я с мальчишками носилась по улице с игрушечным пистолетом. И я могу только мечтать, что когда-нибудь пойму все значение этих слов — "мой отдел".

— Нет, — ответила я.

— А когда должна была уже сообразить, ты сразу подумала об этом?

— Нет.

— Нет. — Он снова повернул голову к окну. — И я нет. Но я удивился. Мне не понравилось. И меньше всего в этой ситуации я думал о себе. Но это уже произошло. Поэтому я и передал вам это дело. Мне нужно было знать. А вы были единственными, кто не отшвырнул бы это дело, словно раскаленный уголь, пожелай того Бреслин.

Итак, нас кинули на грязную работу. Может, он ожидает, что мы поблагодарим за оказанное доверие?

— Теперь вы знаете правду.

— Вы уверены? Жизнь свою на это поставите?

— Он сделал это, — произнес Стив.

О’Келли несколько раз кивнул. Сказал:

— Ладно. — Себе сказал, не нам. — Ладно.

Я ждала этого. Даже развлекалась, гадая, что в первую очередь он извлечет — отеческую мудрость, лояльность отделу, беседу по душам, чувство вины, взятку или угрозы. Я понадеялась, что у Стива нет особых планов на вечер, потому что прежде, чем до шефа дойдет, что все его усилия псу под хвост, времени угробится немало. И еще я пыталась решить, стоит ли сообщить, что уже поздно, и насладиться потрясением на его физиономии, или уж пусть узнает все сам вместе с остальными, когда выйдет "Курьер".

Шеф развернулся к столу и поднял телефонную трубку. Пальцы неуклюже и жестко тыкали в кнопки. Когда на другом конце ответили, он сказал:

— Маккэнн, зайди ко мне в кабинет. — И повесил трубку. Взгляд его скользнул по нашим лицам. — Можете остаться. Если будете вести себя соответственно. Станете встревать — выгоню.

И снова отвернулся к окну, за которым не было ничего, кроме черноты.

Мы со Стивом переглянулись. У Стива лицо будто заострилось. Он весь был воплощением настороженности. Он не понимал, к чему все идет, и происходящее ему не нравилось. Как, впрочем, и мне. Мы обменялись незаметными кивками: приготовься. И замерли в ожидании, слушая слабое шипение радиаторов, тяжелое дыхание О’Келли.

Стук в дверь нарушил тишину.

— Войдите, — сказал О’Келли, поворачиваясь на своем кресле, и Маккэнн возник в проеме: мятый пиджак, запавшие глаза.

Два взгляда, один на шефа, другой на нас, — и он все понял. Плечи тут же расправились, он был готов принять бой.

— Моран, уступи стул Маккэнну.

Мы со Стивом оба встали и отошли к стене.

Секунду казалось, что Маккэнн так и останется стоять, но затем он выбрал стул подальше от нас и сел. Ноги расставлены, подбородок вперед.

О’Келли сказал:

— Ты должен был все мне рассказать.

Быстрый румянец залил щеки Маккэнна. Он открыл рот, чтобы вывалить поток причин, объяснений, оправданий, чего угодно. И закрыл.

— Сколько лет я твой шеф?

Мгновение спустя Маккэнн ответил:

— Одиннадцать.

— Жалобы есть?

Маккэнн покачал головой.

— Мне случалось прикрывать тебя? Или я бросал тебя псам, когда дела принимали скверный оборот?

— Прикрывал. Всегда.

О’Келли кивнул.