Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг
Шрифт:
— Когда штатский напортачит, он пытается скрыть это от своего начальства. Детектив, если с ним случится беда, идет прямиком к шефу.
Маккэнн не мог поднять на О’Келли взгляд. Лицо его пылало.
— Я должен был. Сразу. Я знаю.
О’Келли молчал.
— Я сожалею.
— Ладно. — Шеф коротко кивнул, и этот кивок означал: на этот раз сниму тебя с крючка, но больше не делай глупостей. — Но теперь-то мы поговорим. Я хочу знать, что, ко всем чертям и архангелам, здесь происходило. Эти двое, — он дернул подбородком в нашу сторону, — болтают тут, что ты из-за юбки с катушек слетел. Ашлин Мюррей хотела тебя отыметь, ты думал своим хером, и все теперь в дерьме. Это правда? Весь этот пятизвездочный бардак
У Маккэнна заходили желваки.
— Поскольку я тебя знаю или считал, что знаю, я сказал им, что все это херня. Эти двое выдумали историю, она им понравилась, и теперь они все подтягивают к ней.
В желудке у меня похолодело, будто проглотила сосульку. Версия, которую мы изложили шефу, которая и была правдой, никогда не покинет этой комнаты. Прежде чем мы отсюда выйдем, Маккэнн с О’Келли искромсают ее на мелкие лоскуты, а потом сошьют совсем иную, которую и выпустят в мир. Я ждала чего-то такого, но убедилась только сейчас.
— В сущности, все, что у них есть, можно трактовать по-разному.
Быстрый взгляд на Маккэнна. О’Келли загнул большой палец:
— Фотографии твоих записок. Можно с уверенностью утверждать, что Ашлин собирала их, чтобы показать твоей жене. А это значит, она хотела тебя захомутать. Для чего, нам неизвестно.
Указательный:
— Эта сказочная дребедень, которую она оставила своей подруге, свидетельствует только о том, что она чувствовала себя загнанной в ловушку, и я ее не виню. Ты, мудак долбаный, довел девушку до такого состояния, как будто ей от жизни только того и требовалось, чтобы ты к ней тайком бегал. Она была зла на тебя, хотела поквитаться с тобой, да так, чтобы у тебя выхода не было.
Маккэнн заморгал. Теперь он готов сделать все, что потребует от него О’Келли.
Следующий палец:
— Рори Феллон. Ашлин, возможно, пыталась избавиться от тебя. У нее хватило ума сообразить, что она и ты — плохая идея, как ни посмотри.
Маккэнн не сводил с О’Келли взгляда, и надежда отчаявшегося, сквозившая в этом взгляде, ужасала.
— Может, я выдаю желаемое за действительное. Но я не хочу верить, что ты поднял такую кутерьму, да еще и весь отдел за собой потянул только ради того, чтобы вставить. Ты бы не навел такого шухера, если бы все не было всерьез.
Стыд и надежды.
— Мы не можем спросить у Ашлин, что творилось у нее в голове. Но кроме вас двоих там больше никого не было. Если кто-то и знает об этом, то только ты. Скажи мне, Маккэнн, это было всерьез? Или мы все здесь сидим из-за того, что тебе приспичило хрен на стороне почесать?
Прорвавшийся в его голосе гнев оборвал молчание Маккэнна.
— Всерьез!
— Всерьез, — повторил О’Келли и выжидающе умолк.
— Может, Ашлин и хотела сначала меня кинуть. Пусть так. Может, она хотела этого до самого конца, может, подруга подтолкнула ее к этому… не знаю. Но все равно было что-то такое… — Маккэнн потер глаза. В свете настольной лампы они выглядели совсем больными. — Я поверить не мог, что все это происходит со мной. Я думал, что знаю, как проведу остаток жизни. Все важные решения я принял до того, как мне исполнилось двадцать пять, — работа, жена, место, где живу, дети. Все, что мне оставалось делать, — наблюдать, как все сбывается. Прямая дорога, без поворотов и без сюрпризов. — Он вдруг обернулся к нам со Стивом: — Вам сейчас этого не понять. Это как смотреть третьеразрядное кино, где в середине уже понятно, чем все закончится. Ты даже не можешь припомнить, с чего ты решил его досматривать, вероятно, лишь потому, что начал смотреть. Потому что ничего другого не остается. И вдруг… — Он часто заморгал, как будто что-то попало в глаза. — И вдруг кто-то хватает тебя и переносит в другой кинозал. Другая музыка, другие цвета. Она была такой светлой. Только светлые тона. И случиться теперь могло асболютно все.
Стив сказал:
— То есть все, что ты говорил раньше о том, что тебе просто нравилось проводить с ней время, было
враньем. И ты с самого начала знал, что связь с Ашлин — нечто особенное.Маккэнн покачал головой:
— Нет. Я так не думал. Вначале. Мне просто нравилась ее компания. Ни о чем более серьезном я не помышлял. Мне было достаточно, что она слушает мои истории с таким вниманием, будто это что-то невероятно важное. С ней я вспомнил, как и что думал о себе и своей работе в молодости. У нее было такое выражение лица… Наверное, так я себя чувствовал в прошлом, когда мне попадалось большое дело, — чувствовал, что способен что-то изменить в этом мире.
Я рискнула глянуть на шефа. Лицо спокойное, непроницаемое.
— Ясно. — Стиву удалось сдержать скепсис в голосе. — И как же все изменилось?
— Однажды вечером, — Маккэнн провел ладонью по щеке, будто смахивая паутину, — однажды вечером, в августе, Ашлин упомянула о парне, подкатившем к ней на вечерних курсах. Упомянула походя, он ей, дескать, совсем не нравился. А меня как стукнуло. Она же такая красивая, милая, умная, и у нее никого нет. Наверняка ей хочется закрутить с кем-то всерьез, начать отношения. Не просто беседы да пикники. Наверняка она мечтает встретить мужчину, который станет ее любить. Спать в ее постели. На меня будто гора кирпичей обрушилась. Я вдруг понял очень простую вещь: как только она встретит этого своего мужчину, я исчезну из ее жизни.
Она заставила его думать, будто это его идея, — сказала Люси. Ашлин прекрасно справилась.
— А потом я подумал: а почему бы мне не стать тем мужчиной? Почему нет? Нам хорошо друг с другом, мы не могли наговориться, между нами проскакивали искры. Ее глаза, ее дыхание, когда мы нечаянно соприкасались. — Еще один быстрый взгляд в нашу сторону. Горячечный румянец разгорался все яростнее. — Вам, наверное, все это кажется глупым. Старый дурак запал на молоденькую. Самая древняя история в мире. Но вас там не было.
Раньше или позже, но мы слышим это от каждого убийцы: вас там не было, вы не понимаете.
Я спросила:
— Все получилось настолько легко? Ты сказал: "Эй, а давай…" — и Ашлин ответила: "Ну конечно. Почему бы и нет?"
Маккэнн тяжело покачал головой:
— Я не знаю, как мне это удалось. Вы двое можете продолжать твердить, будто это она загнала меня в силки. Но чушь это, Ашлин не была разлучницей. Мне потребовалось немало времени убедить ее, что она не сможет разрушить то, что и так разрушено уже много лет. И когда в конце концов мы… Тогда-то я и понял, что небезразличен ей. Что она… — Он замолчал, пытаясь справиться с дыханием. — У меня крышу снесло. Просто снесло крышу.
В голосе слышалось удивление. Так говорит подросток, которого переполняют радость и восторг, такой хрупкий с виду — одно неосторожное движение, и ты разобьешь его. Меня не уставало поражать, как люди выкладывают то, что должно храниться запертым глубоко-глубоко внутри их жизни; их отчаянная потребность выпустить на волю чувства, которым тесно внутри них, и пусть начнут жизнь на воле.
— Все было по-настоящему. Вся та грязь, что вы накопали, не имеет значения. Однажды я перелезал через ограду и сильно поцарапал ногу, и Ашлин опустилась передо мной на колени и так нежно-нежно обработала рану. Думаете, она стала бы это делать, если бы люто ненавидела меня? Может, иногда и ненавидела, но и любила тоже. Люди очень сложные создания, и она была куда сложнее, чем я думал.
Маккэнн замолчал и с вызовом обвел взглядом меня и Стива. Все это чистейшая фантазия, но разрушать ее не хотелось. Мы так отчаянно старались выскоблить правду из всех углов, что забыли: ложь бывает порой сильнее правды.
Шеф кивнул:
— Я был готов поставить все деньги, что у тебя это серьезно. Приятно сознавать, что не растерял хватки. — Он поудобнее уселся в своем кресле, ослабил ремень. — Теперь вот что нужно выяснить… Давай поговорим о субботнем вечере.
Маккэнн уже открыл рот, но О’Келли поднял руку.