Дубовый дым
Шрифт:
Николай, хлопая глазами, убежденно сказал:
– Так ведь то ж мои ботинки были. В поезде.
– Замахал ты меня своими ботинками, – сердито отвернулся кум. – Сидит, буровит… – и хлестнул лошадь. – Но!
Николай смотрел теперь куму в спину, твердя:
– Ту-ту мои ботиночки. Ох, и какие ж ботиночки, как в кино! А другие уплыли. На льдине по великой русской реке. – Николай задумчиво, протяжно пропел: «Вни-и-з по ма-а-а-тушке-е-е по Во-о-о-о-о…» Вот и накрылись мои денежки медным тазиком с маленькими ручками на то-о-оненьких заклепочках.
Николай
– Ну и хрен с ними!
Потянул за меха, запел:
Эх, каким ты-ы был-ы таки-им осталы-сиОрел степно-ой, казак лихо-ой…Николай сжал меха гармони, и вдруг тонко, как играет самая мелкая кнопка на гармони, запищало что-то, только с переливом. Кум Сергей обернулся:
– Чего это пищит?
Николай постучал по кнопкам, отстранил гармонь, писк по прежнему переливался откуда-то снизу. Он сунул руку в пальто и вынул оттуда маленькую телефонную трубку с кнопочками.
– Вот это ни хрена себе!
Поглядев на нее, он нажал на первую попавшуюся кнопку, что побольше. Трубка издалека пропищала:
– Коля!.. Коля, ты чего молчишь? Коль, ты что – не слышишь, поднеси трубку поближе.
– Чего это она? – Кум Сергей вывернулся так, что казалось, свернет шею.
– Чего-чего, – запищала трубка, – к уху поднеси!
Николай поднес ладошку к уху:
– Да…
– Здорово, Коль! Значит так: завтра после обеда будь дома. Ближе к вечеру будет длинномер со срубом. Понял?.. Ты чего молчишь?
– Не понял…
– Ну, чего ты не понял? Сруб для бани приедет в разобранном и пронумерованном виде. Начнешь собирать, а я к тебе денька через четыре подъеду, помогу. Мне сегодня в Прагу лететь, но к пятнице я буду у тебя. Топор на меня наточи. Песни попоем.
– Какая баня?
– Ё-моё, баня деревянная, а песни – народные.
Кум Сергей понял, что Николая заклинило, когда он тихо и бестолково спросил:
– А кто говорит?
– Кто-кто! Конь в дерматиновом пальто. Это я, твой по гроб жизни Володя!
И тут Николая расклинило:
– Владимир Иваныч!!! Володя! Да я… да ты ж знаешь!.. Я ж тебя, родной ты мой…
– Коля, побереги силы для встречи и для песен, – нарочно серьезно проворковала трубка.
– Ты обязательно приезжай! Я тут вас знаешь, как встречу! Вы все приедете?
– Ну, насчет всех не знаю, а Елена к тебе рвется, запал, – говорит, – в душу. Ну, давай, пока, жди.
Николай, радостный, растерянный отвел трубку, глядел на нее. Не зная, как ее выключить, сказал:
– Куда жать-то?
На что трубка громко приказала:
– Жми, Колюха, на всю железку! Конец связи… – и коротко запищала пи… – пи… – пи…
Телега катила под горку, по дороге, разделяющей дружно и весело зеленеющие поля, и пикала и над полями, и над березами, и над показавшимся селом с дымящими трубами,
словно первый спутник, предвещающий Николаю новую большую и радостную жизнь.Партийное задание
Глухой апрельской ночью Николай Жихарев вернулся домой. Тихо поднялся на крыльцо, повесил в сенях куртку, тихо, чтобы не скрипнули половицы, прошел на кухню. Притворил дверь, не зажигая света, на ощупь поискал на печке чего поесть. Под старой фуфайкой нашел стоявший на плите чугунок и в ней теплые еще картошки. Все так же, в темноте, отрезал хлеба, очистил картошку и, макая ее в солонку, стал неторопливо жевать. Потянулся за молоком, чтобы запить, но не рассчитал, с полки на пол упала кружка.
– Вот черт! – шепотом ругнул себя Николай и стал шарить.
Скрипнула дверь, щелкнул выключатель, и свет плеснул в глаза.
– Ну и чего? Где был-то? – В дверях, щурясь от света, стояла Надежда, смотрела внимательно.
Николай молча дожевал картошку.
– Время-то хоть знаешь сколько? А? – Голос у Надежды с грозного сменился на беспокойный; Николай был трезвый, это сбило ее с толку, и она замолчала, соображая, хорошо это или плохо – приходить домой в третьем часу трезвым. Но вид у Николая был усталый и какой-то странный, задумчивый.
Надежда нерешительно подошла к столу, села на табуретку.
– Работа, что ли, какая?
– Ну. В район ездили.
– Ой, «в район». Ночью, значит, работать.
Николай не понял подначки, поднял свои странные глаза.
– Говорю же – работать. С Перфиловым.
Перфилов был человек надежный, из сельсоветских, непьющий, парторг, и Надежда совсем успокоилась.
– А чего не сказал днем-то, что поедете? Забежал бы поесть чего? – Надежда засуетилась, взяла с плиты кастрюлю: – Щей поешь?
– Щей? – Николай подумал, отложил не дочищенную картошку, кивнул. – Давай.
Надежда налила щей, поставила перед мужем. Николай нерешительно вертел ложку.
– Тебе чего – соли? Так она – вот.
– Надь, у тебя сто грамм не будет?
Надежда опять привстала из-за стола:
– Ну вот, начинается! А, может, тебе цыганочку еще сплясать? Чего ж тебе там не налили, где ты был?
Но Николай тихо сказал:
– Сядь, не ори… Мне, может, помянуть надо. Думаю – надо.
– Помянуть? Так ты где был-то?
– Партейное задание. Считай, на похоронах.
– Батюшки… Кого ж хоронили, с районного начальства, что ли?
Николай помешал ложкой щи:
– Бери выше.
– Из области, что ли, кто из наших мест?
– Выше, выше бери.
Надежда растерялась:
– Да уж куда выше-то?
Николай аккуратно положил ложку на край тарелки, отвернулся к окну, задумчиво и серьезно сказал:
– Ленина хоронили.
С минуту было тихо. Так тихо, что было слышно, как под потолком дребезжал электрический счетчик, а через закрытое окно, тихо, загадочно курлыкали на пруду тритоны. Надежда, долго молчавшая, с недоверием смотрела на мужа, наконец, растерянно сказала: