Дуэлист

Однако ключевой припев, который завели помощники попа на два голоса, произвел на Американца такое сильное впечатление, что мурашки пошли по коже и слезы восторга выступили на глазах.

С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтесь.

Яко с нами Бог.

Священник освятил воду, произвел ещё какие-то манипуляции над своим походным жертвенником и пошел вдоль воинских рядов с крестом в одной руке и метелкой-кропилом в другой. Останавливаясь перед каждым рядом войск, он обмакивал кропило в серебряный сосуд с водой, который несли за ним помощники, брызгал на солдат и оружие. Некоторые солдаты выходили из строя поцеловать крест и получить благословение, и хотя строй войск был очень длинный, добросовестный священник благословлял каждого. Освящение оружия, таким образом, затянулось почти на час. Задние, уже благословленные солдаты начали утомляться и переглядываться с барышнями.

Вдруг жужжание голосов улеглось. Это получили благословение сам командир отряда князь Долгоруков и его штабисты. По рядам эхом загалдели команды, затрещали барабаны. И настала такая тишина, что слышно стало хлопанье знамен по ветру. Долгоруков выехал в центр карея и начал звонким, задорным голосом оглашать приказ в обычной манере того времени, когда военачальники ещё не превратились в счетоводов и, как уверяют нас учебники, даже иногда ходили сами в атаку.

– Слушайте меня, братцы, – закричал Долгоруков, снимая шляпу и поднимая её над головой. – Вы дома были крестьяне, мирно пахали землю и сеяли хлеб. Но теперь вы не хлебопашцы, а воины. У государя без вас много хлебопашцев.

Долгоруков немного задумался. Заметно было, что он не заучил свою речь, а говорит экспромтом.

– Теперь ваша жатва – слава! А ваша кровавая пашня – Финляндия! Чем сильнее враг, тем больше нам славы!

Да здравствует император Александр! Ура!

Последнее восклицание вырвалось у Долгорукова совсем уже нечаянно, без всякой связи с предыдущими. Но если бы он не сказал ничего, кроме этих пяти слов, он бы не мог выдумать более удачного выступления. Площадь вдруг издала такой утробный, грубый мужской рев «ура», что стекла в домах мелко зазвенели. Долгоруков пришпорил коня и, взметая копытами грязь, полетел галопом вдоль строя.

Вдруг он что-то заметил, поставил коня на дыбы и боковым скоком выехал в проход карея к жаровне, где трактирщица пекла блины для предстоящего народного гулянья. Свесившись вбок, Долгоруков подхватил из костра занявшийся длинный сук и прогарцевал по площади с пылающим факелом над головой.

Ангел смерти, бог войны.

Сердобольский отряд, состоящий из полка егерей, драгун и нескольких конных орудий, выступил в начале августа, при хорошей летней погоде. Но продвигались они очень медленно. Пионерам приходилось ремонтировать мосты, разрушенные партизанами, или часами разбирать завалы на дорогах, среди замшелых острых скал и гигантских сосен, из-за которых вот-вот захлопают выстрелы.

Хуже партизан была сама природа, которую приходилось преодолевать на каждом шагу. Пушки то и дело разбирали и собирали, повозки разгружали, снимали с колес и переносили на руках через гору или болото. Вдруг, по северному обыкновению, почти тропическое пекло сменялось порывом арктического ветра, сыпал секущий дождь, и мы часами топтались в грязи, не трогаясь ни назад, ни вперед. Это было утомительнее любого сражения, и мы в нашей молодой запальчивости не в шутку хотели побыстрее дойти до места и сразиться хоть с кем-нибудь. Говорю «мы», потому что позднее обменивался впечатлениями с графом Толстым и наши воспоминания совпадали до деталей.

Враг пока не дерзал нападать на усиленную бригаду Долгорукова, но и князь не хотел повторить промашки своего предшественника. Его предусмотрительность плохо вязалась с тем ярлыком отчаянных рыцарей, который навесили на братьев Долгоруковых. Начальнику корпуса Тучкову медлительность князя даже казалась чрезмерной. Тем не менее, отойдя на недальнее расстояние от Сердоболя, Долгоруков остановился почти на две недели и стал укрепляться. До него дошли слухи о больших толпах мятежников, которые собираются у озера для нападения на его магазины, а возможно, и на самый Сердоболь. Вопреки требованиям Тучкова, князь не трогался с места до тех пор, пока не дождался обещанного подкрепления.

После этого Сердобольский отряд со всеми необходимыми предосторожностями двинулся к месту скопления шведских ополченцев, но не застал их в поселке. По сведениям местных жителей войско шведов оказалось вовсе не так велико, как предполагалось. И вскоре сия утомительная беготня по болотам привела к столкновению.

Граф Толстой уверял меня, что в его первом «сражении» не было ничего достойного упоминания. Оно походило скорее не на правильный бой регулярных войск, а на какую-то пугачевщину. Довольно большая толпа финских мужиков, вооруженных кто чем, при небольшом количестве солдат, которые мало отличались от крестьян одеждой и выучкой, собралась в обширной долине, как бы продавленной среди гор допотопным ледником. Начальник этого воинства, какой-то шведский корнет, очевидно, воображал, что занял выгодную позицию, расставив своих людей на возвышении, однако не учел за своей спиною леса, преграждающего отход. Русские, напротив, построились в низине и не думали атаковать, стоя как вкопанные почти до полудня.

В чем бы ни заключалась стратагема князя Долгорукова, она, кажется, подействовала. Подобным же образом при поединках белым оружием Американец обыкновенно давал противнику наброситься первым и нанести несколько ударов, чтобы приметить его слабости, а затем разделать в два счета. И верно, милиционеры вышли из себя и бросились на русских кучей, размахивая топорами и вопя самым ужасным образом свое «ура!», которое позаимствовали у нас или, напротив, одолжили нам в эпоху Петра.

Толстой, находившийся за цепью при князе Долгорукове, признавался, что момент был не из приятных. Но наши пехотинцы не дрогнули, подпустили шведов на расстояние выстрела и дали залп. Толпа остановилась в нерешительности, ибо некоторые пули достигли цели. Затем русские взяли ружья наперевес и медленным шагом пошли на шведов под барабанный бой.

Вот и все сражение. До сумерек ещё какие-то фанатики постреливали из леса, но Долгоруков приказал подвезти легкое орудие и выстрелить по ним картечью. Выстрелы смолкли.

Пленных мужиков разоружили и заставили на Библии поклясться, что они не будут больше воевать, а затем прогнали домой. С теми же из шведов, кто был в военной форме, разговор был другой. Если они признавались, что воевали в Свеаборгской крепости или Свартгольме и уже приносил клятву покорности русскому императору, то почитались изменниками и подлежали казни.

Честность таковых шведских пленных граничила с дуростью, непостижимой изворотливому российскому уму. Никто не мешал им солгать, что они никогда не бывали в Свеаборге и принадлежали к какой угодно другой команде. И, однако, среди этой первой партии захваченных оказалось трое солдат свеаборгского гарнизона, которые признали свою измену.

Их глупая шведская честность была столь нестерпима, что у князя не поднялась на них рука. Он приказал конвою казаков отогнать их в вагенбург, а оттуда отправить на строительные работы, вместе с обычными пленными.

Это задание было поручено нескольким казакам под командою хорунжего Полубесова, о котором придется рассказать отдельно. Ибо этот Полубесов был чем-то вроде знаменитости, и байки о нем передавались по всей Финляндской армии от Карелии до Лапландии, как в минувшую Крымскую войну анекдоты про севастопольского матроса Кошку. Хорунжий Полубесов постоянно находился в распоряжении Американца в Сердобольском отряде, а позднее, по окончании кампании, я и сам свел с ним непродолжительное знакомство, позволяющее судить о его характере.