Dum spiro, spero

Во время краткого визита президента Койн, я узнаю, что Сноу собираются казнить через пару недель.

Правда, через три дня выясняется, что Койн уже не сможет посмотреть на его смерть.

Потому что маленькая Энни Креста, окончательно сошедшая с ума после смерти мужа, ночью прокралась в комнату, где жила президент, и прострелила ей голову.

Предсмертной записки не было, но всем и так было понятно, за что мстила девушка. В конце концов, именно Койн отдала приказ сбросить бомбы на беззащитных детей, медиков и людей, которые просто хотели помочь.

Энни тоже застрелилась.

Хеймитч рассказывает, что все в спешке организовывают выборы нового президента. Мне тоже приносят бюллетень, но большинство имен я не знаю, поэтому ставлю галочку наугад. В итоге президентом становится Плутарх.

Никто не позволяет мне увидеть Китнисс или Прим, хотя я не перестаю о них спрашивать. Доктор Аврелий, психолог Китнисс, говорит мне, что она пока что слаба из-за многочисленных ожогов и сильного душевного потрясения. Какое-то время она даже не говорила, и сейчас все близкие, особенно Прим, пытаются помочь ей оправиться от тяжелой потери.

А меня к ней пускают спустя полтора месяца, когда и ее, и моя новая кожа прижилась настолько, что можно надеть какие-нибудь свитера грубой вязки, не боясь получить небольшие ранки и кровоподтеки. Я предпочитаю скрывать тело, особенно руки, под длинными полами одежды, потому что сейчас я больше похож на куклу, сотканную из лоскутков: моя нормальная кожа, по сравнению с той, что мне пересадили, смотрится очень бледно.

Плутарх обещает мне полную регенерацию через пару месяцев, когда я буду окончательно здоров, но я не уверен, что буду готов к этому: процедура влечет за собой воспоминания об Играх, которых я сейчас стараюсь избегать.

Когда мы встречаемся с Китнисс в первый раз, она почти ничего не говорит. Все двадцать минут, что нам отвели на встречу, она просидела, уткнувшись носом в мой свитер, а я неуверенно гладил ее по спине.

– Мне так жаль, - шепчет она. – Господи, как же мне жаль, что так случилось.

– Ты не виновата, Китнисс, - тихо отвечаю я. – Ты ни в чем не виновата.

– Нужно было убедить его остаться в доме Джейд, - стонет она.

– Тогда, возможно, погибла бы Прим, - с болью в голосе отвечаю я. – Финник спас ей жизнь, Китнисс, и, я уверен, он хотел бы, чтобы ты была счастлива.

Когда нас выписывают из больницы, на улицах уже декабрь и лежит снег. Мы сразу же отправляемся на вокзал. Хоть Плутарх и просил нас задержаться, мы очень хотим вернуться домой. Мы едем впятером: я, Китнисс, Прим, миссис Эвердин и Хеймитч. На вокзале нет лишней шумихи и суматохи: всего один-два репортера. Нас провожают Эффи с Джейд.

– Берегите себя, - наставляет нас Эффи. – И обязательно приезжайте к нам в гости!

– Конечно, - улыбаюсь я. – И ты к нам.

– Когда-нибудь, - смеется она и еще раз обнимает всех, даже Хеймитча, который сопротивляется и вопит.

Прим смеется, и у меня теплеет в груди. У нее шрамы на кистях рук, и я думаю, что на остальном теле тоже, хотя их и не видно: она в брюках и теплой куртке. Прим радуется тому, что возвращается домой, Прим радуется снегу, Прим радуется всему. Я знаю, что ей тяжело, потому что на ее глазах погибло множество детей, но она взрослая не по годам.

Поезд увозит нас домой, подальше от разрушенного Капитолия, от войны, от воспоминаний. Дистрикт-12 разрушен и теперь полон призраками прошлого. Он - тяжелая память о тысячах погибших людей, которых мы знали, но это дом, и я всегда хотел вернуться туда.

***

Мы медленно возвращаемся к жизни, возрождаемся из праха и пытаемся жить дальше. У нас строят фармацевтический завод, так что у многих есть работа. На Луговине устраивают братскую могилу. Половину Дистрикта отстраивают заново. Снова возводят стены пекарни, куда возвращается моя семья.

Мы наполняем жизнь обычными делами, проживая дни сначала на автомате, заставляя себя, но затем постепенно вливаемся в бесконечную череду. Китнисс привлекает меня к книге Воспоминаний, где мы пишем то, что никогда не хотим забывать, пусть даже память о некоторых вещах, например, о цвете глаз Финника или Руте в цветах, приносит нам обоим сильную боль.

Гейл в Дистрикт не возвращается. Как-то миссис Эвердин обмолвилась, что он теперь часто мелькает по телевидению. Кажется, он живет во Втором. Но вся его семья - мать и братья с сестрой – возвращаются в Двенадцатый, и мы часто встречаемся на улицах.

Дистрикт оживает, восстает из праха, многие выжившие возвращаются сюда из Тринадцатого. Пару месяцев назад половина Дистрикта разделяла радость Прим: Лютика вернули в Двенадцатый. Раненый, исхудавший, он все равно был желанным гостем, о котором девочка не переставала волноваться. В конце концов, Китнисс пришлось позвонить Эффи и попросить ее каким-нибудь образом связаться с Тринадцатым и потребовать кота назад.

Однажды вечером, уже в мае, я сижу на крыльце и рисую. Не Игры, войну, переродков или погибших друзей. Я рисую Прим и Китнисс, сидящих посреди Луговины, трава на которой начала вырастать заново, несмотря на то, что ее никто не засевал. Сестры смеются, играют с Лютиком,

– Привет, - говорит Китнисс, присаживаясь рядом со мной на ступеньки. – Что рисуешь?

Я чуть улыбаюсь и показываю ей страницу альбома.

– Вас с Прим.

Китнисс наиграно стонет и закатывает глаза.

– Тебе скоро можно будет открывать выставку «Семья Эвердин в тысячах ситуаций».

– Ты преувеличиваешь, - смеюсь я.

– Ничуть, - спорит она. – Мама просила тебя приготовить пирог или торт на мой день рождения.

– Кто-то вчера кричал, что не хочет отмечать его.

– Я думала, что не смогу, - Китнисс качает головой. – Это был слишком тяжелый год, и я думала, что слишком рано, ну, понимаешь, чтобы радоваться…

Еще бы я не понимал. Теперь кошмары стали еще ярче, и в них появились новые персонажи. Однажды она призналась мне, что ей снится могила, в которой она лежит, а все, кто погибли в Играх или на войне, бросают в нее горсти земли, как на настоящих похоронах.

В моих кошмарах Китнисс умирает тысячами различных способов, и порой я стараюсь вымотать себя до изнеможения, чтобы просто отрубиться и не видеть снов.

– Я понимаю.

Китнисс поднимается, чтобы уйти домой, а затем садится обратно.

– Пит… - начинает она, но колеблется.

– Да? – я отрываюсь от рисунка и смотрю на нее.

– Я… - тянет она, а затем вытаскивает из-под ворота своей футболки цепочку с кольцом. Бриллиант отражает заходящее солнце. – Я не знаю, что нам делать с этим. Койн ведь умерла.