Думают…

— Но чтобы понять шутку не нужны мегабайты памяти, — возражает Хелен. — Даже младенец способен отличить смешное от грустного. Стоит скорчить ему рожицу.

— Верно. Но я сейчас размышляю над тем, как определить логическую структуру ситуаций, которые считаются смешными, и выстроить из них некую конструкцию. Компьютер, к примеру, мог бы обработать миллионы шуток и, в конце концов, выявить механизм смешного. Я говорил, что тебе очень идет это платье?

— Нет, спасибо, — говорит Хелен. — Может, вернемся на вечеринку?

— Пошли. Возьми это с собой. — Он сгибает листок и кладет его в конверт.

— Спасибо.

— Спасибо за подарок. Могу ли я рассчитывать на поцелуй?

— Нет, не думаю, — отвечает Хелен.

— В прошлый раз не понравилось?

Хелен молчит.

— Я не собираюсь спать с тобой, Ральф, — медленно говорит она.

Он широко раскрывает глаза, разводит руками и ухмыляется:

— Да кто тебе об этом говорит? Я имел в виду обычный дружеский поцелуй.

— Неужели? — Она вызывающе смотрит на него. — Ты хочешь сказать, что не собирался идти дальше?

Он смотрит на нее, чуть приоткрыв рот, потом смеется:

— Ну, все мужчины думают об этом, когда сталкиваются с привлекательными женщинами. Однако их мысли далеко не всегда материализуются.

— А разве мысль о поцелуе не материализовалась?

— Ну и что из этого? Ведь есть разные виды поцелуев. Страстные и просто… дружеские. — Он улыбается. — Qualia поцелуя бесконечно разнообразны.

— Ну, тебе виднее. Ты проводишь широкомасштабные исследования.

Ральф перестает улыбаться.

— Ты о чем?

— Да так, просто.

— Нет, рассказывай.

Хелен смотрит в сторону, потом снова на Ральфа.

— Я случайно увидела тебя с Марианной на том обеде… на кухне… Я просто вышла в сад и не собиралась за вами подсматривать…

— Я не сплю с Марианной, — говорит Ральф.

— Это не мое дело. Зря я об этом сказала. Пойдем вниз?

— Мы просто дурачились. То была игра, в которую мы раньше играли. «На слабо?» И она уже окончена.

— Это не мое дело. — Хелен идет к двери. — Я спускаюсь.

— Постой. — Он выключает настольную лампу и торшер. — Надеюсь, это не значит, что мы не можем быть друзьями?

— Напротив. Это просто гарантия того, что я буду дружить с вами обоими.

— Вот и отлично. — Он догоняет ее у двери. — Но ты же не… ты не станешь рассказывать об этом Кэрри? Извини, — добавляет он, поймав на себе слегка презрительный взгляд Хелен.

Хелен выходит из комнаты. Ральф выключает верхний свет и закрывает за собой дверь. Они спускаются к людскому гомону.

14

Понедельник, 17 марта. Еще один выходной прошел в рабстве у Мессенджеров.

Мы заранее договорились, что я останусь у них ночевать, чтобы можно было пить, сколько влезет, и не думать о том, как я поеду домой. Я немного смущалась, когда стояла за спиной у Ральфа и Кэрри и провожала гостей, словно член их семьи. «Удочерили», — как сказал Джаспер Ричмонд. Меня его замечание неприятно удивило, но он просто злобный сплетник, слова которого не следует принимать всерьез. Если Кэрри так добра ко мне только потому, что хочет избежать нашего с Ральфом флирта, то ее стратегия мне кажется слишком неосторожной. Ведь умудрился же он поцеловать меня и мечтал продолжить в субботу, только я ему не позволила.

Когда последние гости разошлись, я помогла собрать тарелки и бокалы, забытые в разных комнатах, и мы оставили их на кухне для приходящей по утрам горничной. Кэрри приготовила нам троим на сон грядущий (дети уже разбрелись по своим комнатам и спали или смотрели телевизор) мексиканский горячий шоколад с бренди и чили. Мы посидели за кухонным столом, отхлебывая эту смесь, поболтали о достойных моментах вечеринки, а потом отправились на боковую.

Спальня для гостей все еще пахла духами и косметикой недавних гостей. Я открыла окно, чтобы проветрить перед сном. И заперла дверь. Зачем? Может, боялась, что Ральф прокрадется ко мне ночью? Бред, конечно, но я еще долго думала об этом, переворачиваясь с боку на бок под пуховым одеялом (этот мексиканский напиток оказывает скорее возбуждающее, чем снотворное действие). Я лежала и думала о том, как бы поступила, если бы дверь осталась незапертой и он проскользнул в мою постель? Допустим, Кэрри приняла снотворное и крепко уснула, а Ральф оставил ее в постели одну и залез ко мне под одеяло? Что мне делать: кричать и сопротивляться? Разбудить Кэрри и детей, поднять на уши весь дом? Конечно, нет. Устроить Ральфу сцену оскорбленного достоинства и уехать домой на такси посреди ночи? Нет. Так как бы я себя повела? Стала бы протестовать и уговаривать его шепотом: «Ты что, с ума сошел? Убирайся из моей постели сейчас же или я… или я…» Что — я? «Или я не буду с тобой разговаривать». Детский лепет. Так что, разрешить ему? Нет, конечно. И мне все равно интересно, не является ли эта цепочка мыслей вариантом тех женских мазохистских фантазий, о которых твердят психологи, о желании женщины предаться сексу, не думая ни о каких моральных принципах. А иначе зачем бы я прокручивала в голове все эти сценарии? Я не хочу заводить роман с Мессенджером только потому, что не желаю быть одной из участниц его многочисленных похождений, а вовсе не потому, что не нахожу его привлекательным. Этого у него не отнять, увы.

Мысленно возвращаясь к нашему разговору в его кабинете, я жалею о том, что сказала прямо: «Я не собираюсь спать с тобой, Ральф». Получилось, что я подозреваю его в этих намерениях. Но теперь он, возможно, уже подозревает меня саму в этих намерениях и темных мыслях, которые мне следовало бы держать при себе. Ко всему прочему, я сдуру проговорилась, что видела, как он целовался с Марианной Ричмонд — должно быть, я к тому моменту уже изрядно напилась, и у меня развязался язык. Как только эти слова сорвались у меня с губ, я пожалела, что произнесла их. Похоже, он скорее испугался, чем рассердился, а затем обрел привычное хладнокровие.

Когда я вспомнила об этом на следующее утро, мне стало неловко, и я долго одевалась и умывалась, прежде чем спуститься к завтраку. К счастью, я прихватила с собой джинсы и свитер, так что не пришлось появляться в вечернем платье среди Мессенджеров в дезабилье. Кэрри вышла в халате, волосы спутаны, а лицо блестело от увлажняющего крема. На Ральфе — футболка с надписью «Калтекс» и спортивные штаны. Дети сидели за длинным кухонным столом в пижамах. Они ели вафли с кленовым сиропом — наверное, их традиционный воскресный завтрак. Ральф дружелюбно поздоровался без малейшего намека на вчерашнее, а Кэрри поставила передо мной свежевыжатый апельсиновый сок и кофе.

Она предложила мне провести еще один денек в Подковах. Я ждала этого предложения и заранее подготовила вежливый отказ, решив сослаться на то, что дома меня ждет груда рукописей студентов. Однако вдруг слабовольно изменила свое решение и согласилась. Утро было таким свежим и чистым, что я предпочла провести этот день за городом, чем ужинать в одиночестве перед телевизором в своей «мезонетке».

Поэтому я осталась у гостеприимных Мессенджеров еще на один день, помогла Кэрри готовить овощи для ланча, позанималась с Эмили французским и поиграла в «Счастливый случай» с младшими детьми, а Ральф тем временем засел у себя в кабинете с книгой, на которую он пишет рецензию. Я чувствовала себя персонажем романа девятнадцатого века: гувернанткой при богатом семействе, которая пользуется всеми благами, что хозяева предоставляют ей в обмен на услуги. Именно в этой роли я себя чувствовала, но меня это устраивало.

Когда пришло время джакузи, я отказалась, но не очень решительно. Небо затянуло тучами, и пошел небольшой снег. Перспектива посидеть под снегопадом в горячей ванне показалась мне восхитительной, но я не захватила с собой купальный костюм. Ральф бесцеремонно предложил мне залезть в ванну в нижнем белье, а потом положить его в сушилку. Кэрри принесла большую футболку и шорты Эмили, которые мне вполне подошли — практично и не чересчур соблазнительно. Как в сказке: я лежала и смотрела на снежинки, которые темнели на фоне неба, а затем светлели, достигая уровня глаз, и, наконец, таяли в горячей воде. Когда мы вышли из ванной и вернулись в дом, следы наших горячих ступней отпечатались на тонком слое свежего снега. На сей раз я не оставалась с Ральфом наедине.