Думают…
Шрифт:
Я родилась, когда моей матери было уже сорок — полагаю, это была «ошибка», вызванная календарным методом предупреждения беременности. Для меня всегда оставалось загадкой, как им удалось ограничиться только тремя отпрысками — ведь они из тех католиков, которые принимают церковное учение безоговорочно. Я не спрашивала. Мы никогда откровенно не говорили о сексе. Подозреваю, они просто не так уж часто этим занимались, большую часть либидо приберегая для богослужений. Возможно, мое появление на свет было последствием очень редкого события в тот период их совместной жизни. Интересно, что же стало его причиной? Какой-нибудь семейный праздник? Эйфория после какой-нибудь экскурсии? Эротика по телевизору? Нет, только не это: пока я жила дома, мама всегда просила отца «переключить на другой канал», если на экране появлялось что-нибудь непристойное. И это делалось не только ради моей невинности. Мои произведения, по современным меркам, довольно сдержанны, но маму они шокировали, это было заметно по ее скромным комментариям: «…немного…
В детстве мамуля и папуля всегда казались мне значительно старше родителей моих сверстников — они были больше похожи на их бабушек и дедушек. А сейчас и вовсе не принадлежат современному миру мобильных телефонов, пирсинга, беспорядочных связей и транквилизаторов. Им идеально подходит Саутуолд с его грядками близ опрятных домиков с видом на море, с его старомодными чайными, телегами, запряженными лошадьми, с его судебными делами против собак, радио и вагончиков с мороженым — против всего, что нарушает тишину и покой. По тротуарам бродят старушки в чулках и цветастых платьях и джентльмены с отглаженными носовыми платками в нагрудных карманах. В Саутуолде время остановилось в пятидесятых годах. Там есть даже средневековая церковь, и папа любит повторять, что она лишь временно сдана в аренду протестантам. На пасхальную службу в субботу мы пошли в менее привлекательную католическую церквушку. Людей было много («в пять раз больше, чем в церкви святого Эдмунда», как хвастливо говорил папа), но все равно меньше, чем в прежние времена.
На меня по-прежнему производит глубокое впечатление пасхальный символизм: огонь, разжигаемый на жаровне снаружи и вносимый в святилище на свечах, а также некоторые отрывки, что читают во время службы, особенно из Ветхого Завета. Весь день меня преследовали неотвязные мысли о Мартине и Сандре Пикеринг, но в какой-то момент проникновенное чтение Библии отвлекло меня от собственных проблем. Мне вдруг стало так легко и приятно просто сидеть в этой церкви и слушать Слово Божье. Но затем прозвучало: «Отвергаешь ли ты Сатану? — Да. И все его деяния? — Да. И все его пустые обещания? — Да… Веришь ли ты в Иисуса Христа, единородного сына Божия, который был рожден от Святой Девы Марии, который был распят и умер, а затем был погребен, который воскрес из мертвых и сидит сейчас одесную Отца своего?» Нет, если честно, не верю. Я не могла заставить себя отвечать и чувствовала, что мама с папой это знали. Я даже не сдвинулась с места, когда они пошли причащаться.
Мама заметила мое настроение и решила, что я просто скорблю по Мартину. Мы с ним часто ездили в Саутуолд на Пасху, и она, вероятно, подумала, что этот приезд разбередил во мне воспоминания. Она несколько раз напомнила, что «время лечит», а также советовала не слишком «зацикливаться» на прошлом. «Если бы в тебе была прежняя вера, то тебе было бы легче справиться со скорбью, дорогая. Но я молюсь о тебе и о Мартине каждый вечер». Она считает, что Мартин пребывает сейчас в чистилище и кается в совершенных грехах, перед тем как отправиться в мир вечного блаженства. Как агностик он не может миновать чистилище и попасть прямиком в рай. Ей сложно представить собственного зятя в аду, а современное богословие позволяет попасть в рай даже иноверцам. Таким образом, сейчас он в чистилище, и она полагает, что ее молитвы будут способствовать отпущению его грехов. «Не утруждай себя так, мама, — хотелось мне сказать. — Пусть хорошенько поджарится». Но я не посмела, однако не потому, что не хотела шокировать ее историей Сандры Пикеринг, а потому, что сама не поверю в измену Мартина, пока не услышу подтверждения из уст самой Сандры.
Все выходные я провела в кошмарно-неопределенном состоянии, мечась между праведным гневом и сомнениями. Все разрешится, когда я увижусь с ней завтра один на один. Господи, только бы не задержали ее рейс, я не выдержу еще одни сутки этого ада!
Вторник, 1 апреля. «День дураков» — очень точное название. Я чувствую себя одураченной: меня водили за нос не один день, а много лет.
Сандра Пикеринг как раз успела на семинар — с собой у нее была дорожная сумка. После занятия я попросила ее зайти ко мне в кабинет. Она пыталась перенести встречу на следующий день, ссылаясь на усталость, но я настояла. В тишине коридора я шла за ней, как тюремный надзиратель. Думаю, она сразу обо всем догадалась. Ее не удивили мои вопросы, и она не уклонялась от ответов. Да, она была знакома с Мартином, когда работала на Би-би-си. Она работала с ним вместе над двумя программами в 1993 году. Он брал ее с собой в командировки, во время которых они часто останавливались в отелях. Во время одной из таких поездок они стали любовниками, и их роман продолжался полгода. Они встречались днем, в свободные часы, в ее квартире в Пэддингтоне. По ее словам, он сразу дал ей понять, что не собирается бросать ради нее семью и что об этом не стоило даже думать. Тогда она уже была без ума от него и не посмела оспаривать поставленное условие. Она, «естественно», читала мои романы, но «Глаз бури» вышел уже после того, как они разорвали свои отношения и она ушла из Би-би-си в рекламный бизнес. Тогда она решила не читать его, потому что задумала написать свой
и боялась, что попадет под влияние моих книг. «Я всегда вам немного завидовала, — призналась она, — писательница-интеллектуалка, жена и мать, которую он никогда не бросит». Она ходила на курсы по выходным дням и произвела хорошее впечатление на Рассела Марсдена, который был одним из ее учителей. Именно он и посоветовал ей поступить на курс писательского мастерства. Она начала писать «Шлак», даже не подозревая, что когда-нибудь ее преподавателем стану я. Прошла половина семестра, и Рассел Марсден сообщил группе, что во время его отпуска курс будет вести Хелен Рид.— Я догадывалась, что в Аластэре вы узнаете Мартина, особенно когда прочитала на Рождество «Глаз бури». Но что мне оставалось делать? Не могла же я начать все сначала, придумав совершенно другого героя? — сказала она.
— Но ты могла бы начать писать новый роман.
— Когда, в середине семестра? Да и зачем? Ради этих курсов я бросила хорошую работу и потратила на них все деньги, даже занимать пришлось. Что же мне теперь, отказываться от своей работы, только бы не оскорбить ваши чувства?
Мне было нечего ей возразить. В моем замечании сквозила беспомощность: получалось, что я предпочла бы жить в неведении. Потом я спросила ее, почему их отношения прекратились.
— Мы перестали встречаться, когда у него появилась другая ассистентка.
Сандра так и сказала, подчеркнув слово «другая», и ее полная верхняя губа дрогнула. Я уже не сомневалась, что мне предстоят новые открытия.
— Я не была его ни первой, ни последней любовницей, — просто сказала она.
Значит, у Мартина была репутация человека, спавшего со своими ассистентками. Многие из его близких друзей знали это, включая тех, с кем я виделась на приемах и вечеринках. Все те, кто был на прощальном вечере… Сандра тоже была в тот день в церкви, но предпочла не показываться мне на глаза, так же как и та девушка, которая заняла ее место.
Меня пробила дрожь, я едва могла дышать. Грубые бетонные стены маленького убогого офиса расширялись и сжимались, тучная обнаженная женщина на картине Люциана Фрейда и черная блестящая фигура на фотографии Мапплторпа покрылись рябью и стали совершать непристойные телодвижения. Я переборола себя и усилием воли попробовала вернуться к нормальному состоянию. Потом Сандра сказала:
— Надеюсь, эта новость не повлияет на мою оценку.
Мне захотелось закричать и швырнуть в нее чем-нибудь, но я лишь произнесла ледяным голосом:
— Для этого есть независимые экзаменаторы.
На этом наша беседа закончилась. Около часа я неподвижно просидела за столом, у меня в голове медленно проплывали сцены нашей совместной жизни, я пересматривала их в свете того, что только что узнала. Меня предали. Оказалось, мой супруг жил в другом измерении, о котором я, несмотря на все свое писательское знание жизни, даже не подозревала. Как же случилось, что я ни разу не почувствовала на нем запаха этих шлюшек? Ни разу не обнаружила следы помады на воротнике, компрометирующую записку или парочку надорванных билетов? Должно быть, он вел себя чрезвычайно осторожно. Или я была такой глупой и доверчивой, что ничего не замечала? Теперь, когда не осталось и тени сомнения в том, что он постоянно мне изменял, в памяти стали всплывать различные странности и загадки, которые отлично вписывались в общую картину. Пара куда-то исчезнувших рубашек. Телефонные звонки и молчание в трубку, когда я ее поднимала. Сообщения о том, что он задерживается на работе допоздна. Как легко меня обвели вокруг пальца!
Интересно, когда же начались его похождения? Ответ пришел моментально: во время моей затяжной депрессии семь или восемь лет назад. Полгода я просидела в глубокой сырой яме или, точнее, на дне пересохшего колодца, а добрые люди, включая Мартина, заглядывали в этот колодец, пытаясь подбодрить меня и спуская в корзиночке пилюли и полезные советы. Тогда я не могла писать и даже читать художественную литературу. Мои собственные произведения казались незначительными, банальными и фальшивыми. Я читала письма читателей, которые время от времени получала, с таким чувством, будто обманывала их, и дивилась, с какой легкостью они поддавались обману. Я читала много документальной и исторической прозы, биографий и писем, но не получала от этого удовольствия — просто нужно было как-то убивать время. Ничто не доставляло мне радости, даже секс. Особенно секс. Мы изредка занимались любовью, всегда по инициативе Мартина, но у меня не было сил скрывать свое безразличие. Я извинялась перед ним, убеждая его, что он тут ни при чем, и он понимал меня и был терпелив. По крайней мере, так мне казалось. Да, он все прекрасно понимал, но на самом деле терпения ему не хватило.
И вот через полгода, по непонятной причине (скорее всего мне просто надоело страдать — страдать, но не умирать), моя депрессия начала постепенно отступать. Моему выздоровлению способствовал целый ряд счастливых обстоятельств: французский перевод «Смешанных чувств» был награжден премией, и Мартин ездил со мной в Париж на вручение. Мы провели восхитительные выходные в шикарном отеле (за счет устроителей), а Люси тем временем с блеском сдала вступительный экзамен в университет. Моя голова снова прояснилась. Я начала писать новый роман и вернулась к нормальной семейной жизни. Мы стали реже заниматься любовью, но я объясняла это естественным возрастным снижением полового влечения, и только теперь мне стало ясно, чем это было вызвано. Либидо у Мартина было хоть отбавляй, но на меня это не распространялось. Когда я потеряла интерес к сексу, он воспылал страстью к юной плоти.