Думают…

— Да, примерно.

— К счастью, климат изменился, когда я встретила Мессенджера, — продолжает Кэрри. — Мне уже не стоит волноваться насчет юных красавиц у него на пути, и не только потому, что их в Центре когнитивных исследований не так много. В университетах увеличилось число сексуальных домогательств. Теперь преподаватели боятся связываться со студентами — и правильно делают. В семидесятых Беркли превратился в Содом и Гоморру. Даже Гарвард от него не отставал. Я готовилась там к сдаче диплома. Пыталась соблазнить научного руководителя, но он оказался старомодным, почтенным дяденькой, который хотел сперва на мне жениться.

— А кто он был?

— Александр Хиггинсон. Слыхала?

— Кажется, нет.

— Написал книгу о французской живописи девятнадцатого века и кучу статей на эту же тему. Алекс был намного старше меня, и у нас было что-то вроде романа Доротеи Брук с Касобоном. Я восхищалась его умом и приятным французским акцентом, а родители всеми силами пытались меня отговорить. Папа считал, что Алексу просто нужны мои деньги — дедуля ведь оставил мне приличное наследство. Не думаю, что для Алекса деньги играли большую роль, но папа все равно настоял на брачном контракте, который составил его личный адвокат. По этому контракту все мое личное имущество оставалось за мной, и теперь я благодарна ему, учитывая дальнейшее развитие событий.

— Интересно, а как вы познакомились с Ральфом?

— На вечеринке в Кембридже. Мессенджер учился тогда в технологическом и заметно выделялся среди прочих. Большинство моих гарвардских друзей были гуманитариями, а мои родители общались в основном с состоятельными бизнесменами и меценатами. Я практически не была знакома с людьми науки и считала их сухарями, погруженными в свои тоскливые размышления о нейтронах и протонах. Мессенджер был исключением. Внешне он больше походил на рок-звезду — носил длинные волосы и одевался в цветастые шелковые рубашки. Подробно, но доходчиво, с сексуальным акцентом Майкла Кейна рассказывал мне о компьютерах и искусственном разуме. Говорил, как мужчина, уверенный в своем будущем. К тому же он сам был невероятно сексуален. К тому времени мой брак начал уже потихоньку разваливаться. Давала о себе знать разница в возрасте. Ситуация немного улучшилась после рождения Эмили, но когда радостное оживление прошло, выяснилось, что Алекс не очень-то любит детей. А я уже перестала восторгаться его интеллектом. Я поняла, что все его книги были вариацией на одну тему, заимствованной к тому же у Гомбрича. Мне надоела роль Доротеи, и я созрела для госпожи Бовари…

— Ты стала изменять ему с Ральфом?

— Да. Он пригласил меня познакомиться с его компьютерами и поцеловал в лифте. Это был особенный поцелуй. Я нанимала для ребенка няньку, когда встречалась с Ральфом. От нее-то Алекс все и узнал. Даже не потребовал опекунства над Эмили. Развод был очень культурным. Вскоре после этого Мессенджер получил работу в Калифорнийском технологическом, и мы переехали в Пасадену. Хочешь еще чаю?

— Да, пожалуйста.

Кэрри подзывает официантку и заказывает чай. Официантка вежливо замечает, что в стоимость одного плавательного сеанса входит только один маленький чайник, а за остальное нужно платить. Кэрри вежливо обещает, что заплатит чуть позже, на выходе, потому что сейчас у нее нет при себе денег. Официантку это явно тревожит, и она предлагает бесплатно принести кипятку. Кэрри соглашается.

— До чего же я люблю Англию! — произносит Кэрри, когда девушка удаляется. — А теперь ты расскажи мне свою историю. Как ты познакомилась с Мартином?

— На одной театральной постановке. Она проходила во внутреннем дворе Оксфорда, летним вечером, в небе носились стрижи…

— Как романтично. Вы учились вместе?

— Нет, Мартин учился в Дареме. Я была уже выпускницей, а он проходил практику в Лондоне на Би-би-си. Он был братом одной моей подруги, которая играла Титанию в студенческом спектакле — «Сон в летнюю ночь». Она попросила меня составить ему компанию. Как и вы с Ральфом, мы мгновенно сошлись. Он был старше меня всего на два года, но, как и Ральф, казался намного старше всех парней, которые у меня были. Всю вечеринку мы просидели в углу и проболтали, пока ему не пришло время бежать на последний лондонский автобус. Я хорошо запомнила автобусное расписание этого маршрута. Мы стали встречаться, проводили выходные то в Оксфорде, то в Лондоне. Самое счастливое время. Я работала в Библиотеке Бодлея с понедельника по пятницу, а по выходным занималась любовью с Мартином. Пока не забеременела.

— Неожиданно?

— Разумеется. Я не планировала ребенка, ведь я только начинала академическую карьеру. Но и аборт не хотела делать — католическое воспитание не позволяло. К счастью, Мартин тоже не хотел аборта. Предложил мне выйти за него замуж — честно сказать, я вздохнула с облегчением, не то мои родители сошли бы с ума, узнав, что у них незаконнорожденный внук.

— Поэтому ты и вышла за него?

— Нет, я была влюблена и мечтала о семье и детях. Просто это случилось раньше, чем я рассчитывала. Я переехала в Лондон и надеялась, что смогу работать в Британском музее и ездить время от времени в Оксфорд на встречи с научным руководителем. У меня это получалось несколько месяцев, но когда родился Пол, все стало сложнее. Я едва справлялась с ребенком, мы втроем ютились в нашей тесной квартирке. У меня началась послеродовая депрессия.

— Я знаю, какой это ужас.

— Со временем я ее переборола, но все равно бросила научную работу.

— И вместо этого стала писателем. А это намного лучше.

— Может быть.

— У меня тоже нет научной степени, — говорит Кэрри.

— Жалеешь?

— Не особенно. Я и не стремилась сделать карьеру академика. Меня всегда раздражал этот гарвардский дух конкуренции. Я постоянно подозревала, что студенты шепчутся у меня за спиной: «Зачем ей это нужно? Зачем ей работать, с такими-то деньгами?» И это правда. Мне просто хотелось заниматься еще чем-нибудь, помимо семьи и Мессенджера… Поэтому и роман начала писать…

Официантка приносит кипяток и, заговорщически подмигнув, ставит перед ними печенье. Кэрри разливает кипяток в заварники, потом задумчиво вертит в руках печенье.

— Ты всегда была верна Мартину? — спрашивает она, когда официантка удаляется.

— Конечно, — помрачнев, отвечает Хелен. — Иначе бы я не обижалась так на него. Не имела бы права.

— Да, я не хотела… просто в твоих книгах так много измен.

Хелен смеется и завязывает пояс своего халата.

— Как и в большинстве романов. О стабильном моногамном браке просто нечего сказать.

— Да, как у Толстого в «Анне Карениной»: «Все счастливые семьи счастливы одинаково…»

— «А несчастные несчастливы по-своему». Я не совсем согласна с первой частью фразы. Счастливые семьи не всегда одинаковы. Проблема в том, что они не очень интересны (если это, конечно, не твоя семья). Литература черпает материал в несчастье. Нужны конфликты, разочарования, нарушение правил. Обычно романы имеют дело с частной жизнью, эмоциями, отношениями между людьми, и поэтому в них часто идет речь о неверности. Необязательно супружеской, ведь многие люди в наши дни даже не женятся, но все равно обманывают своих партнеров. Ведь когда изменяешь, нет никакой разницы, в браке ты или нет.

— Да, но как ты понимаешь чужие характеры? Например, в «Смешанных чувствах».

— В отношениях между людьми нашего круга всегда было много измен и предательств. Я просто внимательно смотрела и слушала. К тому же мои студентки в колледже Морли готовы были поведать мне обо всем на свете…

— Да ты что? — Кэрри смеется. — А как они реагировали, когда их истории появлялись в твоих книгах?

— Я всегда очень осторожна, стараюсь никого не обидеть, — говорит Хелен, подливая себе чай. — Порой нужна лишь маленькая деталь из чьей-нибудь жизни, и воображение моментально начинает выстраивать целый сюжет, развивающийся в совершенно другом направлении, а человек, который рассказал тебе свою жизнь, ни за что не узнает в твоей книге себя… Не оборачивайся, у тебя за спиной происходит нечто странное.

За спиной Кэрри в бассейн опускают пожилую женщину: она лежит в такой люльке, привязанной к небольшому подъемному крану. Кэрри поправляет волосы и незаметно оглядывается. Женщина очень худая и костлявая, купальник свободно болтается на немощном теле, суставы распухли от артрита, руки и ноги дрожат, словно у нее болезнь Паркинсона. На лице вместо улыбки — вымученная гримаса. В воде подруга или медсестра что-то успокаивающе бормочет, приготовившись взять старуху на руки. Когда та ложится на воду, а компаньонка поддерживает ей голову, руки и ноги старухи расслабляются, и счастливая улыбка облегчения появляется у нее на губах.