Думки. Апокалипсическая поэма. Том первый

А вот Фенёк – далеко от нас: Фенёк – певчий и он стоит всегда один, на самом кончике треугольника. Капеллан его туда определил, потому что Фенек лучше всех поет. Как он поет! Так поет, что трамвайные столбы с места снимутся и пойдут за ним, чтоб только дослушать его песню; так поет, что даже страшный скрип Три Погибели ему нипочем; так поет, что темнота кинозала перед его голосом расступается как бы, а если у кого какое-нибудь дело есть, тот всегда бросит чем занимался и закаменеет, слушая его голос.

Кажется, что голос Фенька – тоненькая золотая ниточка, которую кует маленьким молоточком где-то в его внутрях совершенно невозможное сказочное существо и ниточка эта тянется, тянется, через рот Фенька проходит и вышивает в воздухе ладно и узорчато.

Значит, с одной стороны у меня Женя, а с другой – Витя, а вместе все – по середине заднего ряда. И втроем мы такая картина, что нам в черно-белом фильме только самое и место, в таком фильме, где все дрыгают ручками-ножками, ходят малюсенькими шажочками, кидаются друг в дружку тортами и где вместо звука – пианино.

Вот мы стоим: Витя – известный пузырь; я – остов ходячий, худой и все хуже с каждым днем делаюсь; и Женя.

Женя – только за то время, что я его помню, он успел вымахать еще метра на два. Места этот акселерат занимает как Джан-ман-ланг… Джо-мон-лун… словом, как целая гора Эльбрус. Я бы постеснялся так, а он – вот; ничего ему, Жене, собою солнце всем загораживать не совестно! Как в кинозале он, так пол кинозала – Женя; как на улице – ни пройти ни проехать от него становится. То вдруг так расконцертничается, что совсем невозможно рядом с ним делается. Как есть акселерат. Вскормленный геркулесом, сам – целый Геркулес. Геркулес Бельведерский. Будто весь из бетона отлит и нет у него даже пятки, в которую его ранить можно.

Убить: льва – раз плюнуть! змеюку – в узел ее, змеюку! оленя – еще раз плюнуть! и кого еще? – кабана – кабана не моргнув даже! Вычистить: конюшню – можно! Снова убить: птицу – возможно! Зепленить: корову – и только? Нет, еще и лошадей – так даже веселей! Умыкнуть: пояс – легко! Еще раз корову – уже проходили! Опять стырить, но теперь яблоки – полные, аж по швам трещат, карманы кислых яблок! И, наконец, настучать по кукушке злой псине. Вот так дела, Геркулес! И все это – Женя.

– Эй! – на весь кинозал прошептал Женя, хотя я тут, рядом с ним стою.

А капеллан на нас бровью изгибается, но молчит.

Я это чтоб его, Женю, позлить делаю вид, что оглох и его, Женю, не слышу – слишком уж смешно он кипятится: чего-то сказать хочет, аж распирает его всего, вот и кричит на весь кинозал почем зря.

– Прикинь что! – шепчет мне Женя в самое ухо.

И тут уж я сжалился:

– Что? – отшептываюсь я.

– Я нашел!.. – говорит Женя.

– Что? – спрашиваю.

– Нашел!

– Ясно что нашел, – шепчу обратно. – Что нашел-то, Женя?

Тут Женькина очередь делать вид, будто он меня не слышит. Я его палкой как стукну по сапогу его по пластмассовому, по самому носочку, чтоб он так не делал.

– Эй! – заорал Женя наперерыв всему хору и тут же попробовал своей палкой меня по ботиночке в ответ стукнуть, но ничего у него не вышло: будто бы я не знал, что он так сделает! – успел ногу отдернуть: один-ноль в мою пользу, акселерат.

Капеллан на нас опять бровью; собрался было что-то сказать, даже рот приоткрыл да передумал видимо, а про рот позабыл – так он у него открытым и болтается.

Женьке удалось меня заинтриговать да еще и «один-ноль», так что я снова спрашиваю:

– Так что нашел?

– Там, за школой! – сообщил Женя и опять за хоругвь принялся, никогда так усердно палкой не тряс.

Ну и я стою, трясу своей хоругвью – мне-то что! Только все-таки что, интересно чего он там, за школой, нашел.

– Чего нашел-то?

– Прикинь! – говорит Женя и подмигивает радостно.

– Женя!

– Что? – само простодушие.

– Сам знаешь что! – теперь и я закипаю: и интересно, и еще разок хочется этому акселерату палкой, только теперь по лбу. Я даже успел обдумать: а дотянусь ли? а как лучше? а если по коленке? Но решил: что, скорей всего, нет, не дотянусь; что лучше с размаху и под прямым углом, но обязательно неожиданно; что по коленке тоже будет хорошо, по коленке может быть и получится.

– Велик! – сообщил, наконец, Женя.

Вот это новости!

– Зыко! – говорю. – Один?

– Нет, много! – отвечает.

– Женя! – говорю, а сам своей палкой в коленку ему метю. – Сколько много?

– Три! – говорит.

Я в голове сосчитал нас с Женей, пересчитал еще раз – вышло двое. Один велик остается свободным.

– Кого возьмем? – спрашиваю.

– Ясно, Фенька, – отвечает. – Как петь кончим, я первым пойду. А ты – Фенька и тоже тикайте. Встретимся у школы – хорошо?

– Хорошо! – соглашаюсь я.

Трудно предугадать, как долго мы будем петь. Иногда капеллан отпоет пару гимнов и – свободны; а бывает нападет на него, хочется ему попеть и тогда – держитесь все! Гимн номер три-два-пять. Гимн номер четыре-восемь-один. Гимн номер… а сколько их всего, гимнов этих? Кто-нибудь когда-нибудь пел гимн номер один, гимн номер два, гимн номер три? Или порядковые номера гимнов вовсе не по порядку идут, а начинаются не с единицы?

Сегодня нам везет, у капеллана не особо певчее настроение: отпели всего три гимна.

«Ур-а-а-а!!!» – грянул хор финальным аккордом. «Ур-а-а!!!» – радостно завопил Женя со всеми, хоть петь ему не полагалось и даже последнее «ура!» не полагалось. Капеллан снова взглянул на нас, и снова нахмурил бровь, и снова – молчок. И в тишине, особенно звонкой от свершившегося только что торжества, раздалось наконец и мое одинокое и жалкое «ур-а-а». Тут уж капеллан не выдержал и буркнул что-то себе под нос.

Женька улизнул сразу, только его и видели. Вот палка с тряпкой Женина стоит еще, не знает, в какую сторону ей удобней будет свалиться, а самого его, Жени, уже и след простыл. Я сегодня дежурный, об этом сообщает краснобархатная повязка на рукаве моей рубашки, а поэтому мне сегодня надо все хоругви смотать и аккуратно сложить перед черной школьной доской.

Мотаю я, мотаю хоругви, а во внутрях у меня неспокойно. Это не от утрешних картофельных клубней, которыми накормил нас капеллан, это оттого, что запахло приключениями. Велики – весело, но велики и опасно. Как далеко мы на них поедем, то что тогда? А что там, где далеко? – тоже неизвестно. А без приключений же не обойдется: у Жени приключения как грибы вырастают под ногами куда бы он ни двинул. Конечно, можно было бы сделать вид, что велики меня не заинтересовали и остаться в кинотеатре, но, кажется, это не помогло бы. Если Женьке что-то взбрело в голову, то молись, чтоб он решил провернуть все это не с тобой за компанию, а с кем-нибудь другим, потому что если он наметит тебя своей жертвой, решит что именно ты должен участвовать в его игрищах, то он тебя на плечах дотуда, до игрищ, сам донесет хоть благим матом ори – не поможет; или завернет в спортивный мат, чтоб не рыпался, да так в мате и докатит: ввяжет тебя в приключения с собой на пару, хочешь не хочешь – не спросит.