Дураки все

– Мои дорогие друзья, – выпевал преподобный Хитон, у которого, если Реймер не ошибался, в пределах слышимости не имелось ни единого друга, ни дорогого, никакого, – я утверждаю, что нести миру праведность и правосудие – долг не одного человека, каким бы великим и мудрым он ни был. Нет, эта ответственность на всех нас, на каждом из нас…

Кроме меня, подумал начальник полиции Дуглас Реймер. Сморгнул то ли пот, то ли слезы – сам не понял, что это было, – и почувствовал, что ужасно устал от любой ответственности. Нет, всё же надо сложить с себя полномочия. Сдаться. Признать поражение. И уйти рыть могилы.

Реймер вдруг осознал, что, углубившись в воспоминания о трагической кончине Бекки, вновь сунул руку в брючный карман и принялся теребить пульт от гаража. Интересно, какой у этих штук радиус действия, подумал Реймер. Вдруг прямо сейчас гаражная дверь – или даже несколько дверей, если Кэрис права, – поднимаются где-то в Бате? В Шуйлер-Спрингс? В Олбани? Реймер почувствовал, что улыбается этой откровенно абсурдной мысли, представляя, как любовник его жены, говнюк этакий, смотрит, как дверь его гаража поднимается, опускается, поднимается снова, и осознает: тот, кто это делает, рядом и вооружен.

Не такого ли компромисса он хотел? Бросить работу, для которой не создан, но сперва выяснить, чей это пульт, и показать этому жалкому негодяю, что он попался? Если бы Реймеру удалось разрешить одну лишь эту загадку, он оставил бы всё остальное – ответственность и добродетель, обязанности, долбаных ирокезов в гибких и мягких мокасинах и прочий блаженный бред, который преподобный Хитон пытается им скормить. Ладно, пусть даже переродиться и не удастся, но ведь можно просто жить дальше? Другие делают это каждый день. Он не питает к Бекке ненависти из-за измены. Она, как и его карьера в правоохранительных органах, всего лишь ошибка. И все, кроме него самого, явно понимали это с самого начала. Тот же Джером – а ведь он не хотел быть шафером, это Реймер уговорил его, признавшись, что других близких друзей у него нет, – познакомившись с невестой на предсвадебном обеде, сразу смекнул, что к чему. “Черт побери, Дуги, – сказал он. – Вот это тебе свезло”. Восхищение приятеля льстило Реймеру, он гордился красавицей Беккой. Ну и конечно же, было приятно услышать подтверждение собственным мыслям – что ему улыбнулась удача. Но за восхищением друга таилось невысказанное опасение: такая большая удача не навсегда.

– Существует название, – вещал преподобный, – для тех из нас, кто не берет на себя труд каждый день делать мир лучше и справедливее.

Двенадцатилетняя девочка толкала маму локтем. Мам, посмотри. Вон у того дяди рука в кармане. Что он делает, мама?

– Знаете, какое это название? Уклонист.

Реймер почувствовал, что уже не потеет, отяжелевшая от влаги холодная рубашка липла к телу. Колени тряслись, как желе.

– И те, кто так делает, уклоняются не только от ответственности и человеческой общности, но от самого Господа. Да, друзья, уклонист уклоняется от Бога.

А дублонист дублоняется от дога, подумал Реймер. Тублонист тублоняется от тога.

Мама девочки посмотрела на Реймера с отвращением, но он в кои-то веки не чувствовал за собой вины (которую ему так часто пытались внушить) и кротко улыбнулся в ответ. Снова и снова он нажимал кнопки на пульте, с удовольствием представляя, как где-то поднимается и опускается дверь истинного виновника.

– А что же Бог? – вопросил преподобный Хитон.

Хороший вопрос, подумал Реймер.

– Любит ли Бог уклониста?

Да. Он любит нас всех.

– Нет! – решительно возразил Хитон. – Не любит его Господь.

Ну и пошел он тогда, подумал Реймер, от зноя и богохульства у него закружилась голова. Пусть Богу будет стыдно.

– Потому что уклонист – трус.

Нет, это Бог трус.

– Уклонист полагает, будто тяжкий долг обыденной жизни – не его, и тучи, что омрачают солнце и туманят свет разума, его не касаются.

С какой стати люди должны отвечать за тучи?

– Нет, друзья, Бартон Флэтт не был уклонистом. И нам такого не завещал. И сейчас, когда он отправился в путь за высшей своей наградой…

Землей? Разложением? Червяками?

– …давайте почтим его напоследок, еще раз заявив в его присутствии…

В отсутствие, это уж точно.

– …о своей вере. В Бога. В Америку. В наш славный городок. Ибо только тогда…

Реймер вздрогнул, опомнился, задумчивость его испарилась. То ли он на миг потерял равновесие на жаре, то ли земля действительно покачнулась у него под ногами. Видимо, все же второе, поскольку и прочие собравшиеся у разверстой могилы раскинули руки, как серферы. Даже преподобный Хитон, до этой минуты, казалось, совершенно не замечавший земных забот, проворно шагнул прочь от ямы, точно ему сообщили, что колокол, который, как он полагал, звонит по другому, вообще-то зовет его самого.

Первым делом Реймер виновато подумал, что земля содрогнулась, конечно же, из-за него. Он богохульствовал, пусть и в мыслях, но Бог все равно услышал и выразил недовольство. Дабы не навлечь на себя пущий гнев Божий, Реймер собрался, все так же в мыслях, принести искренние извинения, как вдруг кто-то сказал: “Землетрясение”. Реймер, в общем, предпочитал естественные объяснения религиозным, но, по его мнению, земля содрогалась недостаточно долго – от силы секунду, – чтобы счесть это землетрясением. По ощущениям – не тектонический сдвиг, а вроде толчка, будто где-то поблизости в землю что-то ударило. Быть может, рухнул тот самолет, на который Реймер недавно глазел? Быть может, это он виноват, доигрался с пультом? Реймер достал пульт из кармана, озадаченно оглядел. И осознал, что на него все смотрят.

И Дуглас Реймер, начальник полиции, вдруг разозлился, поскольку в этом и заключалась проблема, которую он не так давно пытался сформулировать, – та самая трудность полицейской работы. Ответственность, правосудие, любовь, добродетель, наследие. Все эти слова весят не больше конденсационного следа. Напыщенный пустослов в расшитом шелковом хитоне наверняка прилично зарабатывает на цветистых речах, притворяясь, будто смыслит в подобных штуках. Но стоит земле содрогнуться под ногами, и за ответами бегут к копам. Можно подумать, они обязаны объяснять фундаментальную неустойчивость бытия. Можно подумать, они знают, как его укрепить.

Гас Мойнихан, мэр, схватил его за локоть.

– Реймер, – произнес он, явно гадая, зачем нужен пульт, если до ближайшего гаража добрая миля. – Земля, мать ее, только что затряслась как дешевое дилдо. И ты намерен просто стоять?

Вообще-то мысль неплоха. Если это действительно землетрясение, лучшего места, чем обширный и плоский Дейл, где на сотню ярдов нет ничего, что могло бы на них свалиться, попросту не найти. Но все-таки Реймер – хотя бы пока – начальник полиции, так что, видимо, должен принять какие-то меры. Надо позвонить Кэрис, решил он. Она, как правило, знает ответ – или что-то предложит, а если в конечном счете ничего не получится, посочувствует, пусть и не без сарказма. Реймер снял рацию с металлического крючка на поясе, нажал кнопку передачи, на миг задумался, откуда Гас Мойнихан знает, как дрожат дешевые дилдо – да и дорогие, если уж на то пошло, – и произнес:

– Кэрис? Вы здесь?

Нет ответа.

Скорбящие загомонили разом, и Реймеру показалось, будто кто-то произнес: “Метеор”. Что, если на участок упал метеор? И убил Кэрис прямо у коммутатора?

Мэр указательным пальцем постучал по рации Реймера:

– Если ее включить, она будет работать лучше.

И то правда. Приехав на кладбище, Реймер выключил рацию, чтобы чертов прибор не орал во время надгробной речи. Реймер включил рацию, и Кэрис откликнулась:

– Да, шеф.

– Я тут, – ответил он, хотя, по правде сказать, сам в это не верил. Конечности покалывало, будто то, из-за чего земля содрогнулась, проникло в ступни Реймера и теперь пыталось выбраться через уши и пальцы рук. Он отвернулся от какофонии голосов, чтобы лучше слышать Кэрис.