Дураки
Шрифт:
— Так и наука говорит, — это Борис Титович. — Если, конечно, не вмешаются какие-то внешние силы. Может быть, тот Бог, который распределял землю, одумается. Радиацию на. нас напустил, так за это пусть хоть начальство поменяет...
— Или отнесутся к нам, как к Ираку, — Хащ ожил, поднял опустившуюся было голову. — И начнут спокойненько нас накрывать, руководствуясь такой же революционной логикойи здравым смыслом,к которым здесь всех приучают. А что? Разве не лучше потерять «немножко», зато спасти остальное?
— Ну уж нет! — сказал профессор Ходыкин. После голодовки он на напитки не налегал. —
— Мировая общественность, может, нам подсобит, — Юра Хащ продолжал «искать выход», как алкаш в туалете, где погас свет. — В конце концов дадут кредит, если увидят, что мы зашевелились...
— Без кредита нам не вырулить. — Это Титович, прибывший из деревни, то есть от земли. — Кормов нет. Скот придется резать. Тут вот председатели и побегут: как ты его поголовье потом восстановишь. За это и при большевиках били.
— Какие кредиты? Кто вам их даст? — возмутился Ванечка. — Точнее, кто даст Батьке,который их всех врагами считает И последним жульем? [104] Да нам и не надо! Не надо нас облаготель... благодель... благодетельствовать. Не надо давать рыбу, пусть лучше дадут удочку или разбудят творческое начало. Вы же, Виктор Евгеньевич, сами говорили, что в каждом есть хотя бы десять процентов творческого начала.
104
Выступая перед российской Госдумой, Всенародноизбранный назвал жульем руководство Международного валютного фонда.
Ванечка Старкевич, запутавшись, остановился, потом, вспомнив, о чем он, продолжал:
— Ведь какое-то количество людей, пусть они исчисляются тысячей, все-таки хотят жить по-человечески. В нашем поколении это тысяча, в следующем — уже десятки тысяч...
Ванечка замолк, увидев, что Хащ поднимает голову. Тот поднял. Мутно посмотрел, поднялся и, наклонившись вперед, как бегун с низкого старта, рванул к выходу в сторону уборной.
— Никто и не говорит, — Ванечка закричал ему вдогонку, — что, кто бы ни оказался у власти — вы, я или кто-то еще, власть будет чистая. Такого не бывает. Но главное, что бы она не душила все живое... Я знаю две вещи: лично я хочу жить только здесь, и хочу жить хорошо.
— Это ты правильно придумал, — сказал Юра Хащ, остановившись и пытаясь обернуться, — даже гениально. Все хотят.
Петр Мальцев появился последним, он всегда старался так — потому что совсем не пил. Разве в таком вот исключительном случае. Первый и последний юбилей.
Виктор Евгеньевич последних года два ему грозился: «Как только все брошу, сразу к тебе в газету и приду, будем вместе сражаться». Ему, мол, не хотелось бы, но старая мудрость велит: не интересуешься политикой, так она заинтересуется тобой.
Сейчас, выслушав, как у Дудинскаса все не выходитосвободиться, Мальцев его неожиданно успокоил:
— Вы и не торопитесь. Торопиться незачем.
— Это почему же?
— Положим, против когомы с вами стали бы сражаться, дне понятно. Но с кемвместе и за кого?
В том смысле, что оппозиция-то, сами видите, совсем не та. Да и народ... Глупо навязывать народу чуждые ему интересы...
— Народ мы с тобой воспитаем, — пошутил Дудинскас.
Мальцев торжественно пожал ему руку:
— Желаю удачи. Но, к своему огромному сожалению, принять вас к себе на работу я не могу.
— Петя, я и девушек всегда учу: «Никогда не отказывайте в том, о чем вас не просят».
— Нет, это я вас не прошу.Причина банальна: нет денег.
— А как же мировой империализм? ЦРУ, немецкая разведка, сионисты... Они что, совсем не помогают? Батьке спецслужбы докладывают...
— Докладывают не только Батьке.По телевизору Месников даже сумму назвал: триста штук выделено иностранными службами на проведение только одной акции.
— Триста тысяч?
— Или миллионов? Какая им разница, что молотить... Вот вы бы, Виктор Евгеньевич, еще и его воспитали... А за одно и этих жмотов-империалистов.
Перед отъездом господин Ядровец, американский посол, спросил Дудинскаса:
— Скажите, с чего бы вы посоветовали начать новому послу, чтобы хоть как-то вам здесь помочь?
На официальном прощании очередь к Ядровцу стояла, как в Мавзолей, и времени, чтобы ответить, не было. Отшутившись, Виктор Евгеньевич отошел в сторону, освободил доступ.
Назавтра он передал господину Ядровцу письмо. Полстранички на машинке, с шутливым названием: «Вместо завещания».
«Дайте денег. Я даже знаю сколько и знаю кому. Нужна массовая и независимая газета. Беда не в Батьке и даже не в слабости оппозиции, тем более не в структурах власти. А в том, что эта власть абсолютно отвечает чаяниям народа.
Здесь такой народ.
Его нужно воспитывать, образовывать, ему многое нужно объяснить. Сегодня, куда идти, здесь понимает триста человек во всем государстве. Это немало. Манифест коммунистической партии был издан тиражом в 150 экземпляров. И перевернул мир. Но между ними и народом оказалась партийная печать.
Опыт ленинской "Искры" бессмертен.
Не жалейте денег на массовую газету здесь, если вы хотите спокойно жить у себя в Америке. Это дешевле, чем потом
воевать с нами, как с Ираком. И помните, что до той поры, пока мы не просветим народ, ничего изменить нельзя. И вы с нами еще запоете».
По тому, что уже в первую неделю своего пребывания новый посол Дариел Берхард посетил Дубинки с детьми и супругой, Виктор Евгеньевич понял, что его завещание господин Ядровец своему преемнику передал.
Осматривали мельницу («Мило!»), музей ремесел («Прекрасно!»), парились в бане («Чудесно!»), о деньгах, разумеется, не говорили.
Потом господин Берхард спросил, не может ли господин Дудинскас помочь ему отремонтировать баньку в Скворцах, где они поселились.
Виктор Евгеньевич взял своих строителей, приехали, осмотрели небольшой сарайчик у забора, составили смету — крышу залатать, трубы заменить, ну, может, соорудить даже небольшой камин. Вышло, что-то около двух тысяч долларов по курсу на тот день. Еще дырку в заборе, точнее, под забором заделать, собачка на соседний участок проделала лаз... Это бесплатно.