Дурная кровь

— Не плачь, старуха! Жаль, что стала старухой, а?

Эфенди Мита подошел и расцеловался с ней.

— Как поживаешь, сватьюшка? Рада новой родне?

Она в ответ только бормотала:

— А как же! А как же!

И пока они сидели в горнице и Арса выносил им на пробу разные сорта ракии, чтобы потом подать ту, которая им больше всего понравится, Стана не могла оторваться от очага. В еще большее смятение ее привела музыка во дворе и наплыв людей: соседей, детей и старух, которые, как водится при сватовстве, пришли с поздравлениями.

— Желаем счастья, Стана!

Когда цыгане просили выпить, она подавала им полную литровую кружку, беря ее с подноса, приготовленного Арсой. И хотя Стана отлично знала все, что ей следовало делать по обычаю, смятение ее было настолько велико, что она чувствовала себя не в силах нагнуться к очагу и сварить кофе, а тем более выйти к гостям, угостить их вареньем, поговорить со сватом: расспросить о здоровье невестки и сватьи, которых она, правда, не знала, но которые ей уже были близки и дороги, словно родные.

Марко, догадываясь о ее смятении, снова вышел, чтобы ее подбодрить.

— Ну, ты что?

И — небывалый случай! — погладил жену по поседелой голове.

Это совсем сразило Стану.

— Ох, Марко, не могу я!

И она произнесла это «ох, Марко» с такой лаской и волнением в голосе, с таким блеском в глазах, как, может, и говорила-то всего раз в жизни, в самом начале замужества, в первую брачную ночь. И вот после стольких лет повторила сейчас. Переполненная счастьем, она схватила руку мужа, поднесла ее к губам и принялась целовать, чувствуя, как его пальцы ласкают ее лицо.

— Ну, ну… — сказал Марко, тоже растроганный. — Держись, не показывай виду… — И, подбодрив ее, вернулся в горницу.

XIII

После сватовства о них стало известно все, в особенности о нем самом, газде Марко. Они не так давно переселились из Турции. Но в центре города, около церкви, о них знали мало, словно их и вовсе не было, точно так же, как там мало знали о нижних кварталах. Известно было только, что кварталы эти выходят к большой дороге, ведущей мимо мусульманского монастыря через виноградники к границе.

Их родное село находилось в Турции сразу за монастырем Святого отца. Дома там все были каменные и даже крыты каменными плитами. Их же дом был самый большой, стоял посреди села и походил скорее на крепость; из этого дома вышло все село. Говорили, что одна их семья построила целый этаж в монастыре, выкладывала камнем родники, снабжала монастырь всем необходимым, вплоть до того, что посылала людей защищать монастырь вместе с монахами. Все село и особенно предки Марко далеко вокруг были известны как «бунтовщики». Если в село попадал турок, живым он оттуда не уходил. Турецкий солдат, какой ни есть, если порой и возвращался домой, то либо тяжело, либо смертельно раненный. А уж каймакам или спахия, собиравшие по уезду подать или десятину, не смели к ним и носа сунуть. Вокруг села, напоминавшего укрепление, было разбросано несколько албанских деревень.

Богатство села и их семьи больше всего умножил газда Марко, став после смерти отца главой рода. Он даже грамоту знал. Уже женатого (а отец женил его, по обычаю, рано, еще мальчиком), его отдали в монастырь на учение. Но пробыл он там недолго, отец боялся, как бы сын не «переучился» — не ровен час избалуется и уйдет в город. Вскоре после его возвращения из монастыря отец умер, и Марко стал главой семьи. Он завел дружбу с албанцами и стал продавать скот турецкой армии.

Все испортил один случай. Сошелся Марко с известным албанцем по имени Ахмет, старейшиной самого многочисленного и сильного племени. Оба не только стремились к тому, чтобы их семьи жили в дружбе, потому что в таком случае никто не осмелился бы на них напасть, но и просто любили друг друга. Да так крепко, что, хотя Ахмет был иноверцем, побратались в монастыре перед монахом, при этом пили один у другого кровь из рассеченной вены. С тех пор для них перестало существовать различие в вере. Дом Марко для Ахмета стал милее и роднее собственного; точно так же и для Марко в доме Ахмета ничто, даже гарем, не было тайной.

Оба были видные, сильные, рослые. Оставаясь одни, они не могли наглядеться друг на друга. И всюду бывали вдвоем — по торговым делам, и на ярмарках, и в монастырях, и на свадьбах, — всю округу, всю прославленную Пчиню они держали в своих руках. Сколько раз, бывало, Марко, вернувшись после года отсутствия, сперва заезжал отдохнуть к своему побратиму Ахмету и только потом отправлялся домой. Известно было также, что ни один праздник, ни одна пирушка в доме Ахмета или его близких не проходили без Марко, точно так же и в доме Марко ни один праздник не мыслился без Ахмета или кого-нибудь из его домашних.

Племянник Ахмета, Юсуф, можно сказать, вырос в доме Марко. Все знали, что бездетный Ахмет любил его больше всех и готовил себе в наследники. Это было видно и из того, что он надолго оставлял его у побратима, отчасти потому, что их дом был ближе к монастырю и Юсуф мог чаще ходить туда учиться, но главное потому, что хотел, чтобы племянник у Марко и его родных, людей гораздо более отесанных и светских, научился вести себя, перенял манеры и подготовился сменить дядю на посту старейшины и главы рода. И никого так не баловали, никого так не любили в семье Марко, как Юсуфчича. Для всех родичей Марко он был вроде дикого звереныша, волчонка, которого надо было приручить. Каждый старался ему угодить; для собственных детей не делали того, что делали для Юсуфа.

И только потом увидели, к чему это привело. Была у Марко одна-единственная сестра; чтобы ей не пришлось выйти замуж за какого-нибудь крестьянина и переносить суровую жизнь в горах, он взял ее к себе в дом и даже послал учиться в монастырь. И позже не торопился выдавать замуж, выжидая подходящий случай. И так как она была единственной женщиной, остававшейся дома даже во время страды, то и Юсуфчичем больше всего занималась она. Она учила его и читать, и одеваться, и говорить. Они могли на глазах у всех целоваться, и никому в голову не приходили какие-либо нехорошие мысли. Во-первых, она была старше его и, как сестра Марко, во время отсутствия хозяина являлась главой дома. А во-вторых, для всех было очевидно, что она сама прекрасно понимала, к каким несчастьям это могло привести.

Но как-то раз, когда Марко вернулся из поездки, она не посмела показаться ему на глаза, настолько заметна была ее беременность. Когда Марко услышал об этом, он чуть не растерзал ее собственными руками; спасли ее лишь мольбы и слезы родных.

И Марко не успокоился, пока ему не доложили, что ее отвезли на лошадях — ночью, тайком — в женский монастырь, и не показали прядь отрезанных волос и кусок черного монашеского одеяния.

Но, к своем ужасу, близкие увидели, что Марко продолжает грустить. И не столько из-за себя, сколько из-за побратима Ахмета: Юсуфчич обречен на смерть, это все понимали, но он боялся, что его соплеменники не остановятся на этом и перебьют Ахмета со всем его семейством.

Напрасно пораженный Ахмет притащил к себе все племя, чтобы денно и нощно сторожить Юсуфчича. По ночам его тайком увозили в другое племя, — только бы скрыть от родных Марко.

Но все было тщетно. Самый младший из рода Марко, с детским, еще не обветренным лицом, пробрался по албанским селениям, словно под землей, и обнаружил дом, куда спрятали Юсуфчича. Неизвестно, как он взобрался на крышу, как просидел целый день в дымовом отверстии, задыхаясь от дыма из очага. Но только вечером, когда, расставив стражу около дома, все с ружьями на коленях уселись вокруг очага вместе с Юсуфчичем ужинать, парень через дымовое отверстие свалился прямо на очаг. Воспользовавшись темнотой и общим смятением, он отрубил Юсуфчичу голову. В сопровождении поджидавших его родичей он вернулся в село, и над кровлей дома была приколочена мертвая голова Юсуфчича, смывшая позор и срам со старого дома.