Душехранитель

А когда ты знаешь, что бессмертен? А когда знаешь, что любовь твоя — лишь песчинка в причинно-следственной цепочке бытия? А когда понятия «безумец» и «мудрец» становятся тождественными?

И трещит по швам, сгорает привычная картина мира. И снова хочется отринуть откровение, перестать знать о бессмертии, прекратить борьбу с самим собой…

О, Саша! О, Тассатио! Мятежные душа и сердце! Наконец я поняла вас, предел вашего мужества и безрассудства! Вы живете с этим так давно, что даже Природа потеряла бы всякую надежду. А вы живете, верите, любите, надеетесь…

Первое же озарение, первый же лучик истинной Памяти поверг меня в состояние, когда кажется, что ты постигла все, что теперь — лишь замереть и уйти, уйти в небытие, навсегда, храня внутри себя эту безбрежную вселенную… Это случилось со мной уже так давно, и я с трудом заставила себя перешагнуть неведомый рубеж. Только ради сына, который держал меня здесь, который не давал закрыть глаза, спрятаться, увлечься фантомной идеей спасенья через очередную гибель.

Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно…Ни толку, ни сроку, ни в лад, невпопад совершенно…

Пустыми глазами смотрела Рената в мерцающий телеэкран…

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. МЮНХЕН

Кажется, на этот раз операция помогла. Андрей уже вставал и мог изредка прогуливаться по маленькому больничному парку. Это лето в Германии выдалось на редкость дождливым, прохладным, неласковым, но Серапионов был рад любой погоде, потому что способность двигаться возвращалась к нему, а боли понемногу отступали.

Пациенты-немцы с удивлением смотрели из окон своих палат на странного человека, бродившего под дождем.

Андрей подходил к арке ворот, с которой стекали капли, подставлял руку и смотрел, как растекается влага по коже. В последний раз он делал так много лет назад, будучи мальчишкой.

Сегодня дождь лишь накрапывал, и в парке Серапионов был не один…

…Виктор Николаевич Рушинский оставил свой автомобиль на парковке, ровный асфальт которой расчерчивали яркие линии. Машины посетителей стояли по одну сторону, машины медперсонала — по другую. Ровными рядами, как на плацу.

Рушинский усмехнулся, по привычке заблокировал дверцы (хотя здесь это была лишняя мера предосторожности) и взял карточку из рук дежурного.

Вчера он привез сюда жену, Аллу, с острым аппендицитом, и теперь приехал проведать ее после операции…

…Андрей свернул с главной аллеи, направляясь к беседке под огромным каштаном. Говорили, что этому дереву почти сто лет. Здесь всегда было тихо и загадочно. Даже мрачно. А жизнелюбивые общительные немцы, подчиняясь указаниям психологов, утверждающих, что для скорейшего выздоровления необходимы только положительные эмоции, избегали таких «готических» мест…

…Виктор Николаевич прошел по главной аллее четырьмя минутами позже и скрылся за прозрачными дверьми, что разъехались при его приближении, а затем, поглотив, снова сомкнулись…

…Серапионов постоял в беседке, потирая пальцем известку на колонночке. Строение совсем недавно отремонтировали. Дождевые подтеки не оставляли на побелке ржавых разводов: известь быстро высыхала, и колонны вновь становились девственно-белыми.

Сегодня с утра в душе Андрея поселилась какая-то тревога. Он не мог дать ей определения, не мог понять, в чем причина. А теперь ощутил на себе взгляд. Отчетливо ощутил, почти осязаемо. Даже засвербело в поврежденных позвонках.

Может быть, правы немцы, считающие, что для выздоровления нужно избегать мрачных ландшафтов и построек. Серапионову стало не по себе, а кроме того он уже устал. Пожалуй, пора в палату. Да уж… закинуть, по обыкновению, в рот пару горстей разноцветных таблеток, получить в свои до синевы исколотые вены очередную инъекцию — и спать. Нормальный распорядок дня, образ жизни, ставший для некогда активного и живого Андрея почти привычным.

— А я смотрю-смотрю: чай, не Андрюшка ли? — послышался знакомый голос.

Сдавленный корсетом, Андрей неловко обернулся. Рушинский! Наваждение? Да нет, вот он! Постарел чуть-чуть, но в целом — прежний Рушинский!

— О-о-о, здравствуйте, Виктор Николаевич! — Серапионов с искренней радостью обнял друга покойного отца.

— А ты что это так осунулся, Андрюш? Да и вообще — что здесь делаешь? Ошейник этот… Что случилось?

Серапионов с неохотой — не любил он распространяться о болезнях — в двух словах рассказал об авиакатастрофе трехлетней давности. В глазах Рушинского мелькнула жалость:

— Ну, спасибо хоть жив остался, — Виктор Николаевич осторожно похлопал его по плечу. — А хворобы — это преходяще. Молодой, справишься… В нейрохирургии лежишь?

— Да. На третьем этаже.

— В другой раз — завтра-послезавтра — обязательно заскочу. Давай присядем, что ли? Набегался я за сегодня…

Рушинский двинулся к деревянной скамейке в беседке.

— Вы садитесь, мне нельзя… — Андрей с усмешкой показал на свой «воротник».

— Да, да… вижу, вижу… Эх… А у меня вот Аллка на старости лет выдала: с аппендицитом слегла. Вишь, как оно выходит! Не она бы — так и не встретиться нам… — Рушинский слегка поддернул брючины и с кряхтением уселся на низенькую скамейку.

Затем он вытащил сигару и вкратце рассказал о том, как живет и работает в Мюнхене.

— Еле-еле доехал сегодня. Улочки узенькие, да еще все и поперекрыли из-за этого шествия-карнавала. Весело тут ребята живут, ей-ей…

— Ну, не скажите, — Андрей прислонился к колонне: очень устали ноги, но пообщаться со старым знакомым хотелось вопреки всему. — Тут даже бухают по расписанию…

Виктор Николаевич фыркнул и, хлопнув себя огромной ладонью по ляжке, расхохотался:

— Ох, и не поверишь! И охота по принципу «Подстрелил — выпусти!» Я ведь, ты знаешь, в Сибири любил поохотиться. Был у меня знакомый под Барнаулом, к нему в сезон нагрянешь, гончих возьмешь — знаешь, белые такие с рыжими подпалинами, ла-а-асковые, лишний раз ни за что не гавкнут!.. И в лес! Душу отведешь, потом и дела как надо идут… А тут один раз поехал, так больше и не хочется… Лицензии, договоры, налоги какие-то, холера их разберет, что еще, я сам запутался в этих бумажках… Тьфу ты, думаю, ну их к такой-то матери! Лучше мы, вон, с Викой, младшей моей, в тир сгоняем… Вичка-то моя тут на врача учится!

Андрей улыбнулся. Помнил он, помнил обеих дочерей Рушинского. Ольгу-красавицу лучше помнил, чем маленькую Вику. Наверное, старшая уже замуж вышла.

— А что, Андрюш, давай как выпишешься — к нам? Местных в гости не дозовешься, а если и дозовешься, то червонеешь потом из-за порядков ихних… Было один раз: я им от души, все на стол, вечер вот такой, — (Виктор Николаевич показал большой палец), — а по уходе эти болваны все обоср…ли: смотрю — кто деньги, кто чеки под тарелки запихивает. Кошмар какой-то. Я раньше-то в буржуяндиях не жил, так, от знакомых слышал про это, да не верил. А тут — на своей шкуре, как говорится… Тоже плюнул, теперь в рестораны коллег вожу. Хотят расплачиваться — пусть расплачиваются… Не понять нам их, Андрюша… Так зайдешь?