Два апреля

И скажу тебе, отец, что эта золотая женщина, слабое существо, которое больше всего на свете боится качки, все время, пока швартовались, пока откачивали воду из этого бездонного утюга, пока заделывали пробоину, пока брали его на буксир, пока, наконец, штурманы не прочухались от банкета, чтобы их можно было допустить до дела, работала за вахтенного штурмана. Не слишком квалифицированно, но предельно старательно. Ну, время вышло, пойдем к автобусу.

– Сынок, - сказал Борис Архипов.
– И я полечу. В Рязань.

Овцын и нахмурился, легкое опьянение от шампанского вдруг прошло.

– Хочешь, чтоб пожалела?

– спросил он.
– Ну, бросай все. Лети. Она-то, конечно, пожалеет. А дальше что?

– Тьма у тебя в душе, сынок.

Борис Архипов встал и, не простившись, пошел вдоль дубовых перил. Овцын видел, как он медленно, не глядя на людей, спустился с лестницы, прошел зал, остановился на выходе и закурил сигарету.

2

Он постоял перед дверью, ожидая, пока утихнет сердце, и решая, позвонить или воспользоваться ключом. Он отпер дверь сам и через темную прихожую прошел в комнату.

Комната была освещена только торшером. Эра полулежала на диване, и сразу у нее из рук выпали пестро раскрашенные листы. Худой юноша почтительно, но неторопливо поднялся со стула. У юноши было тонкое лицо, красивая седина па висках и борода, которую можно было бы назвать шотландской, будь она рыжей. Когда Овцын подошел к тахте, бородатый юноша деликатно отвернулся.

– Я не знала, что ты так быстро.
– сказала Эра

– Нет, знала, - сказал он.

– Да, знала.
– Он почувствовал, как дрожит ее тело.
– Только мне все еще не верится.

– Ну, будет, - сказал он.
– Дай, наконец, обратить внимание на твоего

гостя.

– Обрати, - сказала Эра и села на листы, сминая их.
– Он хороший

поэт.

Она включила люстру. Юноша сделал несколько шагов к Овцыну, представился:

– Ломтик. Это не псевдоним. Хорошо, что вы не улыбаетесь. Предупреждаю вас, что, во-первых, я не люблю насмешек над моей фамилией, а во-вторых, я люблю вашу жену.

Ломтик склонил голову и уставился в потолок.

– Не выгоняй его, - сказала Эра.
– Он врет. Он говорит такое про каждую девушку. Я не уверена, что Ломтик когда-нибудь целовался.

– Я хотел вас проверить, - сказал Ломтик с такой угрозой в голосе, что Овцын рассмеялся.

– Лучше прочитайте стихотворение, коль уж вы хороший поэт, -ласково попросил он и сел.

– Это я люблю, - сказал Ломтик.
– Я прочту «Оду могучему духу». Голос его окреп, стихи прогремели под низким потолком и закончились так:

Не пренебрегай уважением благонамеренных сограждан.

Уважение благонамеренных сограждан пригодится, когда будут определять размер твоего надмогильного памятника,

– Вы коварный человек, - с улыбкой сказал Овцын.

– Вы что-то поняли, - обрадовался Ломтик.
– Вам понравились стихи?

– Мне наплевать на размер надмогильного памятника, - сказал Овцын.
– Уважение сограждан нужно мне при жизни.

– Вот вы и передернули!
– воскликнул довольный Ломтик.
– Благонамеренные сограждане, о которых я говорю, - это не те сограждане, о которых вы говорите.

Тыльной стороной ладони он погладил бороду из-под шеи к подбородку. Овцын подумал, что Ломтик всегда делает так, когда доволен собой.

– Почему же вы еще живы, если «звероподобные страсти поднимают свои острозубые головы и впиваются в ваше сердце» так часто?
– спросил он ядовито.

– Я предупредил, что это стихи, а не трактат по медицине, - сухо сказал Ломтик.
– Надо бы представлять разницу.

– Тебе пора домой, Ломтик, - сказала Эра.
– Уже одиннадцать.

– Да, пора, - согласился Ломтик.
– Отдавай рисунки.

– Разве ты мне их не подарил?

Ломтик кинул горький взгляд на диван и произнес:

– А разве ты на них не села?

Он собрал пестрые листы в папку. Потом, прощаясь, сказал Овцыну:

– У вас красивая форма. Я люблю эти цвета, черный с золотом; в этом есть что-то от вечности, что-то обреченное на славную гибель. Долго над служить до такой формы?..

Когда он, причесав перед зеркалом бороду и седоватые на висках кудри, ушел, Овцын спросил Эру:

– Какое тебе удовольствие от этого бэби?

– Он славный, - сказала Эра.
– Искренний и добрый. Смешной. Мне нравятся такие люди. Он очень бедный, очень робкий и очень талантливый. Но стесняется отнести свои стихи в какую-нибудь редакцию. Впрочем, их все равно не напечатали бы.

– Почему же, если они талантливые?
– спросил Овцын.

– Это отпугивает. Как и все необычное. Ты плохо знаешь наши дела. Талантливый литератор должен иметь непоколебимую веру в себя и стальную волю, чтобы утвердиться. Он должен быть настойчивым, нечувствительным к насмешкам и брани, должен занимать четкую позицию и не слушать дурацких советов. Бездарным легче. Они на все готовы, а это нравится... Студенты уже поют песни на стихи Ломтика. Хорошие песни. У Вадима Згурского есть пленки с записями. Может, купим магнитофон, пока у меня есть деньги?

– Борис Архипов думает, что в твоей сумочке уже лежат билеты до Сочи, - сказал Овцын.

– Как у него дела?

– На днях поведет самоходку в Архангельск. Какая-то новая модель, я не успел взглянуть.

– Тебе завидно, что он поведет самоходку в Архангельск, скажи честно?
– спросила Эра.

– Не завидно, а как-то... неловко.
– Он вспомнил сцену в кабинете Лисопада.
– Конец сентября, самая работа, а я уже филоню. Такого не бывало.

– Если мы завтра уедем, ты не будешь об этом думать?
– спросила она и обняла его.

– Кто знает, о чем он будет думать завтра. Но ездить, конечно, лучше.

– Значит, завтра мы поедем, - решила Эра.
– Что это на тебе за новый значок? Я об него чуть не оцарапалась.

– «Отличник морского флота».

Она вспомнила и улыбнулась.

– О котором ты мечтал?

– Глупости, - сказал он.
– Болтал вздор, чтобы все знали, о чем я мечтаю, и не очень приставали с вопросами.

– Никто не может вразумительно сказать, о чем он мечтает, - вздохнула Эра.
– И я тоже. Как ты думаешь, может быть, человек стыдится? Вдруг, мол, его мечты, которые кажутся ему красивыми и большими, на самом деле убогие желаньишки обывателя?