Два брата
Шрифт:
— Смешно. Откуда известно, что массовые? Стихийный протест по приказу.
Даже сейчас Мейер не удержался от соблазна набрать политические очки:
— Может, теперь ты поймешь, почему мы, коммунисты, всегда…
— Коммунисты! — зло перебила Фрида. — Куда же вы подевались? Месяц назад ваша партия насчитывала миллионы. Сто депутатских мест в рейхстаге. И армия головорезов. Не меньше, чем у этих. Что произошло? Где они и где вы? Никто не будет сражаться?
Мейер смотрел холодно.
— Наши вожди… — начал он.
— Ваши
Фрида никогда не материлась. И даже в тот кошмарный день пожалела, что сорвалась. Единственное, чего Гитлер не в силах отнять, — ее личные устои. Только самой можно от них отказаться.
Да и что проку в ее горячности? Все равно что ломиться в наглухо закрытые двери.
— Я не в ответе за капиталистических лакеев, так называемых демократических социалистов, фрау доктор, — чопорно сказал Мейер. — Что касаемо немецкой компартии, теория Советского Интернационала предписывает…
В кои-то веки Фрида избежала бесконечного диалектического попугайства коллеги-сухаря — помпезных оправданий трусливого бездействия компартии и слепого подчинения прихотям Сталина.
За дверью раздался шум.
Грохот, злобные голоса. Истошный вопль. Потом дверь распахнулась и на пороге возникли они. Немыслимо, невообразимо. В ее кабинете.
В один миг святилище заботы, где десять лет изо дня в день трудилась Фрида, было изгажено, осквернено.
Захвачено. Поругано.
На пороге стояли трое. В коричневой форме и черных сапогах.
Штурмовики.
Много раз Фрида видела их на уличных углах, где они гремели жестянками, собирая деньги, и облаивали тех, кто ничего не давал. Злые задиры с тупыми лицами корчили из себя несчастных жертв и одновременно сверхчеловеков. Фрида уже приучилась избегать их взглядов и миновать рысцой.
И вот — невозможное свершилось.
Они в ее кабинете, перед ее столом. Победоносные красные рожи, большие пальцы зацеплены за кожаные ремни. Ноги широко расставлены, животы выпячены — так важно и вызывающе, что смахивает на клоунаду.
Однако, вопреки своему чванству, на секунду пришельцы замялись, будто и сами осознали нелепость ситуации. Поняли грубую неуместность своего присутствия в маленькой комнате, где миниатюрные весы и всякие инструменты, на стенах анатомические схемы и плакаты, призывающие пользоваться презервативами для контроля рождаемости и предупреждения дурных болезней. Где за столом маленькая докторша заполняет карточку.
Они были ужасно чужеродны. Как танк в палисаднике.
— Здесь больница! — выкрикнул Мейер. — Тут исцеляют!
Фрида оценила, что он нашел в себе силы заговорить, хотя голос выдал его дикий страх.
— Бойкот начнется только завтра. Кроме того, он добровольный. Вам тут нечего делать. Я вызову
полицию.Слова его разрушили чары, но весьма неожиданно. Штурмовики загоготали, будто смешной анекдот помог им преодолеть неловкость.
— Мы и есть полиция, герр доктор, — известил вожак.
Фрида встала.
— Что со мной будет? — спросила она. — Убьете?
— Пока ничего не будет, — ответил вожак. — Вам дозволяется уйти.
— Дозволяется уйти из собственного кабинета?
— Именно так. Валяйте домой. Мы пришли за ним.
Троица развернулась к Мейеру.
Лицо его мгновенно превратилось в маску смертельного ужаса. Он был абсолютно уверен, что пришли за Фридой.
— Ты член компартии, Мейер.
— Нет! То есть да, я был… — забормотал врач. — Но партия запрещена, и потому я больше не…
Мейер не договорил. От удара наотмашь дубинкой по лицу он без чувств рухнул на пол.
— Закиньте его в грузовик, — приказал главарь.
Оставляя кровавый след, штурмовики выволокли бесчувственного коммуниста.
— Хайль Гитлер! — Вожак щелкнул каблуками и вскинул руку в нацистском салюте.
Они ушли.
Фрида плюхнулась на стул. Сглотнула, боясь, что ее вырвет. Попыталась все осознать.
Адольф Гитлер, объект нелепого всеобщего салюта, пришел к власти два месяца назад.
И успел сделать так, что в больнице абсолютно невиновного беззащитного человека оглушают дубинкой и куда-то увозят. Причем безнаказанно, ибо такова государственная политика.
Всего за два месяца.
А Гитлер говорил, что его рейх просуществует тысячу лет.
На карточку капнули слезы. Запись о беременности фрау Шмидт расплылась синими разводами. Крохотная соленая дань океану горестей, уготованных миру.
Утраченная надежда
Лондон, 1956 г.
Дагмар мертва.
Стоун в этом уверился и от пламени под вопившим чайником прикурил вторую сигарету.
Недолгая греза о возможности новой жизни обернулась жестокой иллюзией. Впереди вновь расстилалась бескрайняя серая пустота.
История, в которую так хотелось поверить, просто нереальна. Побег из Биркенау? Партизанский отряд? Неволя в Гулаге? Это возможно. И только. Однако невозможно, чтобы все эти перипетии закончились должностью в восточногерманской тайной полиции, как утверждает МИ-6.
По крайней мере, теперь он это понял. Письмо писал человек, который много знал о Дагмар. Надо ехать в Берлин и выяснить, что на самом деле с ней произошло.
М-да, горькое утешение.
Что произошло после 1939 года, когда случился прощальный душистый поцелуй за столиком вокзального кафе? Сколько еще она прожила? Евреев окончательно изгнали из Берлина лишь в 1943-м. Она продержалась до конца?
А что потом? В какой склеп ее отправили? Как она умерла? Дагмар Фишер, прекраснейшая девушка во всей Германии.