Два брата

От голода? Болезней? В газовой камере? Труп ее сожгли в печи? Или же она уцелела в лагерях, но, вконец обессилев на марше, рухнула в канаву, когда под натиском Красной армии эсэсовцы перегоняли своих жертв в Германию? Может, сгинула рабыней на подземном заводе? Стала одной из сотен тысяч человеческих тварей, о которых Шпеер [45] даже не ведал? И ее голый труп был в куче скелетов, которую бульдозером сгреб плачущий американский солдат? И горожане Дахау или Бергена — свидетели, согнанные потрясенными американцами, — были последними, кто видел ее разложившиеся останки? В мрачном оцепенении поселяне смотрели на плоть, которую он всегда желал, о которой с двенадцати лет грезил каждую ночь?

45

Альберт Шпеер (1905–1981) — личный архитектор Гитлера, рейхсминистр вооружений и военной промышленности (1942–1945). На международном военном трибунале в Нюрнберге был одним из немногих обвиняемых, кто признал свою вину.

В Штази у кого-то был ответ. Этот человек так много знал о Стоуне и его любви, что сумел состряпать письмо якобы от Дагмар.

В темноте Стоун разглядывал тлеющий кончик сигареты, отгоняя неизбежный вывод.

Зрела уверенность, что страшные торжественные клятвы отважных членов Субботнего клуба были чрезвычайно грубо нарушены.

Открытие магазина Берлин, 1 апреля 1933 г.

Дагмар Фишер разглядывала себя в зеркало. Вообще-то она себе нравилась. Если знаешь о своей красоте, почему бы не полюбоваться собственным отражением? Как там сказано в глупой записке Отто Штенгеля? Ее глаза — словно темные мерцающие омуты. Или это написал Пауль? Оба говорили очень приятные комплименты. Но Пауль обычно писал по-французски.

Да, глаза красивые, спору нет. Пожалуй, как у Нормы Ширер, или Дитрих, или английской кинозвезды Мэри Астор. Чуть приспущенные уголки глаз наделяют лицо этакой меланхолической загадочностью. А вот брови никуда не годятся — по-детски густые, противные, — но выщипывать их категорически запрещалось. Дагмар тайком их прореживала — в день по три волосинки из каждой брови, но от этого ничего не менялось. Однажды, не утерпев, она увеличила ежедневную квоту до десяти волосинок и тотчас за завтраком получила нагоняй от отца, приказавшего горничной неделю не подавать к столу мед, что было унизительно. Не лишение сладкого, а публичный выговор. Перед прислугой.

Дагмар отвернулась от зеркала и глянула на приготовленное платье. Столь же кошмарное, как и школьная форма, — иные варианты родители даже не принимали к рассмотрению.

Матросский костюмчик, господи ты боже мой! Она же не ребенок.

Уже обозначились формы. Появилась грудь.

Какая нелепость — грудастый юнга. И еще носки! Белые детсадовские носочки. Дагмар примерилась к бунту. В конце концов, все затеял отец. Может, вцепиться в перила и отказать ему в содействии?

Конечно, этого она не сделает.

Отец не из тех, кого можно ослушаться. Приказы его исполняют беспрекословно.

— Главное — показать, что мы не боимся, — сказал он.

Ему-то хорошо, подумала Дагмар, его не выставляют на всеобщее обозрение в наряде десятилетнего малыша.

Она вновь взглянула на свое отражение.

Особой храбрости не заметно.

Вот если б чуть-чуть подкраситься. В дорогущей гимназии кое-кто из одноклассниц уже тайком красился. Говорили, чувствуешь себя уверенной красавицей. Нынче это совсем не помешало бы.

Может, стянуть мамины тени для век и румяна? Если разок мазнуть кисточкой, никто не заметит. Нет, заметят. Если стать уверенной красавицей, отец потребует салфетку и сотрет всю красоту и уверенность. Перед прислугой.

Никуда не денешься. Отвагу придется изображать с тем, что бог дал. Как учила тренер по плаванию фройляйн Шнайдер: грудь вперед, плечи назад. Долой страх, постараться все сделать так, как хочет отец.

Дагмар надела шелковую комбинацию и бело-голубой матросский костюмчик. Села на кровать и натянула ненавистные белые носочки на длинные стройные ноги.

В дверях возникла мать:

— Ты готова, милая? Скорее обувайся. Ты знаешь, что папа не терпит опозданий.

— Я прямо как школьница.

— Ты и есть школьница, милая.

— Почему нельзя на денек закрыться, как все другие?

— Потому что мы — не другие. Мы Фишеры. И должны подавать пример. Надо помнить, что привилегии накладывают ответственность. От нас ждут образца поведения, и мы не обманем ожидания. Ну же, обувайся. Нет-нет, без каблуков, плоские.

Полвека универмаг Фишера был частью берлинской жизни. Магазин основал дед Дагмар, начинавший (как многие лавочники) торговлей с тележки. С той поры уличный лоток превратился в крупный берлинский универмаг, облюбованный равно секретаршами и кинозвездами. Он был символом стабильности, предлагавшим качественные товары по умеренным ценам. В войну и мир.

В горе и радости.

Он всегда был открыт.

— Мы откроемся и сегодня, — за завтраком спокойно сказал герр Фишер и вновь развернул газету, не радовавшую новостями.

Наступило 1 апреля 1933 года. Накануне вдруг объявили, что с этого дня и до особого распоряжения «истинным» немцам надлежит «добровольно» бойкотировать все еврейские заведения.

Указ поражал своей детальностью. Скажем, он предписывал работникам-неевреям бойкотировать свои предприятия, но обязывал владельцев-евреев полностью сохранять жалованье за отсутствующими служащими.

Сотням тысяч штурмовиков, обеспеченных полным содействием полиции, надлежало «пикетировать» еврейские предприятия по всей стране. Тем самым создавалась видимость стихийных демонстраций, от имени населения объявленных нацистскими лидерами. Корявые надписи на витринах извещали, что любой, кто пользуется услугами еврейского учреждения, переходит в стан предателей. Предписывалось также на стенах и окнах малевать лозунг, состряпанный пресловутым Юлиусом Штрайхером, [46] нацистским гауляйтером, который еще недавно был известен властям как сбрендивший извращенец и насильник. Неизящность сочинения восполнялась лаконичностью.

46

Юлиус Штрайхер (1885–1946) — гауляйтер Франконии, главный редактор антисемитской и антикоммунистической газеты «Штурмовик», идеолог расизма.

Смерть жидам.

Большинство заведений, осажденных всемогущей Коричневой армией, решили пока закрыться, надеясь, что их минует эта кратковременная «кара» за всемирные преступления.

Но герр Фишер, хозяин знаменитого универмага, решил иначе.

— Берлинцы знают наши рабочие часы и рассчитывают, что мы будем открыты. И мы их не подведем, — накануне сказал он персоналу («пожаловав» неевреям оплаченный выходной). — Сама императрица Августа Виктория почтила нас визитом всего за месяц до отречения кайзера. По случаю помолвки своей фрейлины она купила перчатки ей в подарок. Если завтра ее императорское высочество пожалуют из Голландии и вновь пожелают приобрести перчатки, к ее услугам будет самый богатый выбор по умеренным ценам. [47] Как всегда.

47

Августа Виктория Фредерика Луиза Феодора Дженни (1858–1921) — принцесса из рода Августенбургов, в браке — германская императрица и королева Пруссии. В 1881 г. вышла замуж за принца Вильгельма Прусского, впоследствии императора Вильгельма II. После его отречения в 1918 г. переехала с ним в Нидерланды, где и умерла. Могила Августы Виктории находится в усыпальнице Гогенцоллернов в Античном храме в парке Сан-Суси в Потсдаме. В браке с Вильгельмом II у Августы Виктории родилось семеро детей, шесть сыновей и одна дочь. Только последняя, Виктория Луиза (1892–1980), принцесса Прусская, после замужества герцогиня Брауншвейгская, могла бы прийти за перчатками.

Речь его вызвала бурные аплодисменты, и герр Фишер, ободренный поддержкой служащих, распорядился изготовить два наглядных знака — в противовес лозунгу, уже намалеванному на витринах. Первый представлял собой копию мемориального списка, оригинал которого висел под часами в роскошной центральной галерее универмага. В нем значились служащие Фишера, отдавшие жизнь за отечество на Великой войне. Среди них были и евреи. Фишер приказал их имена подчеркнуть и пометить шестиконечной звездой.

Второй знак — транспарант — растянули над главным входом. Он извещал, что Фишер приветствует своих многочисленных постоянных покупателей и в благодарность за их верность объявляет двадцатипятипроцентную скидку на все покупки, сделанные первого апреля. Акция однодневная.