Два года из жизни Андрея Ромашова

– Чего унывать-то? Я вон сегодня ночью одну такую операцию провел куда там! А беляков погоним, не бойся.

Бывший матрос-балтиец за эти два месяца стал буквально кумиром Андрея. Золотухин ведь быстрее и лучше всех раскрывает самые запутанные дела. Бандиты боятся одного его имени. Андрей мечтал вместе с Никитой участвовать в его рискованных операциях. "Освойся да подрасти и подучись", - отвечал на его просьбы Лесов.

В приемную быстро вошел высокий худой человек с папиросой под пожелтевшими от частого курения пышными усами - наконец-то товарищ Лесов. Председатель губчека что-то говорил, размахивая правой рукой, как рубил, своему заместителю Крайнову - плотному, коренастому, немолодому рабочему заволжского завода.

– А-а, Ромашов, заходи. Что скажешь?

Андрей покосился нерешительно на зашедших вместе с ним в кабинет Крайнова и Золотухина, но, увидев ободряющий кивок Лесова, быстро вытащил из кармана пачку сторублевых кредиток и осторожно положил на стол:

– Во-от... Здесь точно пять тысяч, я считал.

– Знаю, знаю, мне Широков сказал. Ну-ка, сынок, давай подробнее. Садитесь, вы тоже нужны, - сказал Лесов сотрудникам.

Он внимательно выслушал рассказ Андрея и, задав еще несколько вопросов, коротко заключил:

– Ну что ж, получилось у тебя в основном как надо - если, конечно, учесть, что чекист ты начинающий. В общем, будет время - тебе Золотухин объяснит, что и как в таких положениях следует делать.
– Затем, обратившись к товарищам, председатель губчека добавил: - Привыкли получать за деньги все и думают, что купили парнишку. Поняли, в чем дело?..

Крайнов и Золотухин молча кивнули.

– Значит, вот тебе, Ромашов, пятнадцать бланков.
– Вынув их из стола и отсчитав нужное количество, Лесов стал ставить на них печать.
– Отнесешь и положишь, куда условились.

– Но как же, Григорий Ефимович?..
– недоуменно начал Андрей.

– Так надо, ясно?
– прервал Лесов.
– А потом вернешься сюда и пойдешь на операцию вместе с Золотухиным.

– Ясно, товарищ председатель!
– вытянулся, расплывшись в улыбке, Андрей и, схватив пачку бланков, вылетел из кабинета.

– Заверни их. И аккуратно там, незаметно!
– крикнул ему вдогонку Лесов.

– А ты, Борис Васильевич, - обратился он к Крайнову, - сейчас же поезжай к начальнику тюрьмы, скажешь, что мои белые бланки отменяются, а вместо них вводятся розовые. Тут, на наше счастье, у типографии как раз белой бумаги не было, так они мне часть бланков на розовой отшлепали. А если кто явится якобы от меня с приказом на белом бланке об освобождении заключенных, пусть потянет минут двадцать - полчаса, подготовит свою охрану, тех задержит и мне сообщит. Потом сразу катай сюда - надо готовиться к эвакуации.

Крайнов молча встал и вышел из кабинета.

– Никита, - повернулся Лесов к Золотухину, - тебе предстоит еще одно дельце - возможно, со стрельбой. Приготовь взвод охраны, и пулемет захватите... Эх, если бы нам не отходить... Они же, ясно как день, тех эсеровских деятелей спасти хотят.

* * *

В Колючем садике не было ни души. Обыватели, напуганные гулом усилившейся артиллерийской канонады, боялись высунуть нос из наглухо закрытых калиток и ворот. Еще раз оглядевшись, Андрей осторожно прошел по пустынной аллейке к заколоченной досками зеленой будке. Где же эта чертова липа? Ага, вон болтается какая-то тесемка. Он пролез через кусты. Фф-у! Вот и дупло. Сунув туда сверток, он снова оглянулся и с независимым видом зашагал к выходу.

Ну и жарища! Зато как быстро все получилось! Еще есть время - может, забежать на минутку к Наташе? Ноги сами собой повернули на Мало-Казанскую. Сердце Андрея тревожно забилось. Неужели уехали? Но на стук раздались шаги, дверь осторожно приоткрыла Вера Константиновна.

– Здравствуйте. А я было подумал, вы раньше времени уехали, - все закрыто.

– Нет, мы сегодня часов в десять-одиннадцать вечера уезжаем. Заходи, Андрюша. Ты нас проводишь? Петр Андреевич не сумеет.

– Конечно, обязательно. А где Наташа?

– Пошла к твоей матери, на фабрику, хочет уговорить ее поехать с нами. Нельзя Евдокии Борисовне здесь оставаться.

– Нельзя. Но боюсь, не поедет она.

– Да ведь каппелевцы убьют ее!

– Вот и я ей говорил. Не знаю уж, что и будет... Ну, я побежал, привет Наташе. Вечером обязательно приду.

Издалека грозно, как приближающиеся раскаты грома, доносились артиллерийские залпы. "Беляки совсем близко", - подумал Андрей, направляясь обратно на Московскую. Что же это будет с матерью? С братьями, сестрами, отцом?.. Перед его мысленным взором замелькали картины их жизни.

...Вернувшись с фронта, отец никак не мог найти себе постоянного дела. Все по мелочам работал - кому комод сделает, кому дом подремонтирует - или на пристань нанимался. Зарабатывал мало. Мать по-прежнему шила, но теперь уже обмундирование и белье для красногвардейцев. Однажды она пришла с фабрики растерянная какая-то, будто даже виноватая. "Ну вот, Василий Петрович, - сказала отцу, - избрали меня, хоть и отбивалась, да избрали..." - "Это куда же?" - спросил батя. "Да заведующей, понимаешь, красным директором нашей фабрики!
– почти с отчаянием выкрикнула мать. "Эх, дура ты глупая!
– Василий Петрович только махнул рукой.
– Ты же малограмотная. Небось Широков посоветовал согласиться?" - "Он!" - кивнула Евдокия Борисовна...

Теперь мать уходит на свою 1-ю фабрику Губодежды чуть свет, а возвращается за полночь. Ходить поздно вечером ох и страшно! На улицах стреляют, грабят. Андрей вместе с отцом встречают ее. А бабка всем недовольна - ворчит и молится, молится и ворчит. Больше, конечно, от нее деду достается, но тот отмалчивается...

И чего ей быть недовольной - непонятно. Власть теперь своя, семья их рабочая. И дед, и отец, и мать, да и бабка всю жизнь спину не разгибали, а поесть досыта не могли. Бабка твердит: большаки, мол, теперь дом отберут. Ерунда! Дед с отцом дом этот своими руками по бревнышку, по досочке собирали, прилаживали.

Нет, Советская власть - она за всех, кто сам трудится. Андрей это сразу почувствовал сердцем, хотя и не все еще понимал тогда, в семнадцатом. Потому и бегал на митинги, и листовки разносил, добровольцем записывался, и к Широкову за советом пошел - куда определиться.

И еще зачастил в Народный дом. Там собирались молодые рабочие, солдаты, студенты, гимназисты. И Наташа приходила... Пели песни, читали стихи. И спорили, спорили без конца: какая будет жизнь, какое теперь нужно искусство народу, какие пьесы ставить... Он слушал, слушал, готов был сидеть здесь вечно.

Андрей остановился: вот штука-то, даже не заметил, как у самых дверей губчека оказался.

* * *

У городской тюрьмы в этот душный послеполуденный час не было ни души. Лишь одинокий часовой тоскливо маячил у входа, на самом солнцепеке, но и он время от времени скрывался в двери - видно, отдохнуть от нестерпимо горячих лучей.

Лежать в густом бурьяне не жарко, но Андрею то и дело хочется встать, перевернуться, почесаться. Вот, кажется, муравей пополз по руке. Ой, как щекотно!.. Надоедливые мухи так и вьются вокруг, а шевелиться нельзя Золотухин строго-настрого запретил.