Два года из жизни Андрея Ромашова

– Чего думать, я согласен, - нетерпеливо прервал Широкова Андрей.

– Решено, товарищ командир, иду!
– коротко отозвался Еникеев.
– И правда, думать нечего.

– Тогда уточним подробности, - вмешался Мельников.
– Но прежде поедим, наконец: гость с дороги, - кивнул он на Широкова.
– Парфенов, закусить ты нам дашь? Готово там у тебя или нет еще?

С аппетитом уплетая горячую картошку и запивая ее чаем из большой жестяной кружки, Широков расспрашивал Еникеева о Казани:

– Так, говоришь, родственники у тебя там и жена? А не опасно это, не узнают тебя?

– Казань большая. Как ни хочется повидать жену, к ней не пойду. А родственники - дальние, семь лет не виделись.

– Смотри... А ты, Андрей, как думаешь там обосноваться?

– Думаю, Петр Андреевич, лоточником на эти дни стать. Помните, когда я в типографии учеником был, то еще газеты, конверты да лубочные книжки с лотка продавал. Тогда матери помогать надо было. И недавно вот так же в разведку ходил. Дадите деньги - заведу и в Казани лоток.

– Ну, что ж, дельно. А вот с документами как? Еникееву мы добудем от муллы какого-нибудь бумажку, но с тобой-то как быть? Свидетельство о рождении есть?

– Нету у меня с собой никаких документов. Только похвальный лист об окончании церковноприходской школы сохранился.

Мельников взял у Андрея туго сложенную в несколько раз плотную бумагу.

– Что же ты ее так скомкал?

– А в кармане вот ношу.

Командир отряда развернул лист, просмотрел, потом передал Широкову:

– По-моему, подходит.

– Что ж, и это там может послужить документом для "коммерсанта". Даже очень неплохо, - улыбнулся тот, возвращая лист Андрею.
– Ну вот что! Утром займемся подготовкой к экспедиции, а сейчас отдыхайте, путь предстоит нелегкий.

* * *

В предрассветном сумраке у околицы небольшой татарской деревушки, верстах в двадцати от села, в котором расположилась часть Мельникова, медленно брели по дороге два оборванца-татарина с котомками за спиной.

В согнутом татарине с порванной круглой шапочкой на бритой наголо голове едва-едва можно было узнать молодцеватого, веселого Садыка Еникеева. Да и чумазый татарский паренек рядом с ним никак не напоминал светловолосого Андрея Ромашова.

– Жена у меня саратовская, русская, - тихо рассказывал Садык.
– Я с ней познакомился, когда служил в солдатах. Она горничной была у фабриканта. Грамотная, телефонисткой сейчас работает. Вот бы повидать! Да нельзя. У тебя есть девушка?

– Есть, - покраснел Андрей.
– И тоже в Казани.

– Разъезд!
– прервал Садык.
– Вот шайтан, прямо на самых отъявленных каппелевцев, видно, наткнулись.

Навстречу, не торопясь, легкой рысью ехали на сытых конях пять всадников, у одного слегка блеснуло золото погона.

– Офицеры, - дрогнувшим голосом прошептал Андрей, - ну и влипли мы!..

– Держись, помни, как договаривались.

– Эй, кто такие?
– подъехали всадники. Кони горячились, наезжали прямо на остановившихся путников.

– Татар мы, господин, - ответил Еникеев, низко кланяясь, - татар. Вон с той село.

– Куда идете, зачем?
– спросил старший, с погонами штабс-капитана. Остальные молча разглядывали оборванцев.

– В Казан идем с братом меньшим. С братом беда. К профессор идем. Стрелял у нас пушка, брат совсем говорит перестала. Немой, и все... Сказали, профессор поможет.

– Нужен ты профессору со своим братом, татарская морда. Чего несешь? Посмотрите, Алексей Николаевич, - обратился он к щеголеватому подпоручику.

Тот нехотя, медленно слез с лошади, подошел, помахивая легким стеком.

– Что здесь?
– брезгливо сморщившись, ткнул он в котомку Еникеева.

– Профессор за лечение, - с готовностью снял и раскрыл тот котомку. Вот яйца, баран, кура и... это, - он брезгливо сморщился, - самогон... Говорят, для профессор очень всегда надо - лэчит чтоб.

– Господа, смотрите, - засмеялся подпоручик, - этот кретин вместо спирта самогон медикам тащит. И где ты его достал, вы же, магометане, я слышал, непьющие?

– Это лучше спырт, - обиженно затараторил Еникеев, - лучше. Я сам у русский мужик, когда покупал, видел: горит лучше спырт.

– Гм, светлая, первач?
– Подпоручик еще раз взглянул на две соблазнительные бутылки, затем на офицеров.
– А ну пробуй, болван.

– Ой, нельзя мне, господин полковник, нельзя. Аллах сердит будет.

– Пей, говорю. Вот идиот! Да не из бутылки, ты что, ошалел? Вон кружка у тебя, только немножко, смотри...

Еникеев, морщась и всем своим видом выражая крайнюю степень отвращения, несколько раз быстро глотнул из жестяной кружки. Затем упал на колени и стал что-то шептать по-татарски, ударяя себя в грудь кулаками и кланяясь до самой земли. Офицеры загоготали.

– Не нравится татарам русский первач, - усмехнулся штабс-капитан. Возьмите-ка бутылки, подпоручик. А что, не перекусить ли нам, господа? С самого рассвета болтаемся...

Раздались одобрительные возгласы. Подпоручик быстро сунул бутылки в свои седельные сумки и вскочил в седло.

– А это, - ткнул он стеком в сторону распотрошенной котомки, - можешь забирать к своему профессору. И проваливайте отсюда, живо - пока целы!

Разъезд повернулся и на рысях направился к деревне.

– Ф-фу, пронесло, - облегченно вздохнул Садык.
– Пошли скорей, Казань совсем близко.

* * *

Бойцы армии революции оставляли Симбирск под жестоким натиском значительно превосходившего по силам врага. До последнего патрона сражались отряды молодой Красной Армии. Бронепоезд под командованием Полупанова стал у входа на огромный мост через Волгу и своей единственной пушкой долго сдерживал белогвардейцев, пока были снаряды. Затем его команда взорвала бронепоезд. А оборонявшийся тут же, у моста, отряд симбирских коммунистов погиб целиком. Враги уже подняли мятеж и в самом городе. Успев захватить в интендантских складах оружие, они открыли стрельбу на улицах.