Два вампира (сборник)

 — Я слушаю вас, Дора.

 — Повторяю, дядюшка Микки был тогда еще очень молод. Можете себе представить, как он испугался. В общем, он сбежал и укрылся в баре «Корона» в районе Ирландского канала

 — На Мэгазин-стрит,— уточнил я.— Этот бар существует там уже много лет — не меньше ста, наверное.

 — Люди букмекера, его верные прихвостни, заявились в бар и уволокли дядюшку Микки в подсобные помещения. Дед видел все собственными глазами. Он тоже был в баре, но сделать ничего не мог. Никто не мог. Да никто и не стал бы вмешиваться — не осмелился бы рискнуть. Но дед все видел. Они избивали Микки, пинали его ногами, сильно повредили ему верхнюю челюсть — вот почему впоследствии, он так невнятно говорил.

В конце концов они выбили ему глаз. Мало того, они отшвырнули выбитый глаз в другой конец помещения и раздавили его ногами. Сколько бы раз дед ни рассказывал эту историю, он не уставал повторять: «Дора, глаз можно было бы спасти, если бы эти парни его не раздавили. Они растоптали его своими остроносыми ботинками».

Дора замолчала.

— И Роджер никогда не слышал эту историю? — спросил я.

— О ней сейчас не знает ни одна живая душа,— ответила Дора.— Кроме меня, конечно. Дедушка умер. Насколько мне известно, из всех, кто был свидетелем того случая, в живых не осталось никого. Дядюшка Микки умер в начале пятидесятых. Роджер очень любил дядюшку и часто брал меня с собой, когда навещал его могилу. Папа говорил, что, несмотря на стеклянный глаз и голос, звучавший как из бочки, дядюшку Микки любили все. То же самое говорили мне и родственники матери. У него было доброе сердце, что делало его всеобщим любимцем. В конце жизни он служил ночным сторожем и снимал комнаты на Мэгазин-стрит, как раз над булочной Баера. А умер в больнице от пневмонии, причем так скоропостижно, что никто практически даже не успел узнать о его болезни. Я уверена, что Роджер не знал правду о потерянном глазе дядюшки Микки. Будь ему известна эта история, он непременно мне ее рассказал бы.

Я сидел, обдумывая услышанное, а точнее, пытаясь нарисовать в своем воображении картину только что описанного происшествия. Разум Доры был накрепко закрыт, и мне не удавалось выудить из него хоть какие-то образы, но голос ее, когда она рассказывала о случае в баре, звучал совершенно искренне. Мне, как и любому, кто когда-либо гулял по знаменитой Мэгазин-стрит — этому памятнику временам расцвета ирландских поселений,— был хорошо известен бар «Корона». Приходилось встречаться и с бандитами в остроносых ботинках — такими же, как те парни, которые выбили и раздавили глаз Микки.

— Они наступили на него и буквально размазали по полу,— сказала вдруг Дора, словно прочитав мои мысли.— Дедушка не раз повторял: «Глаз можно было спасти, если бы они не растоптали его своими остроносыми ботинками».

 Какое-то время мы оба сидели, не произнося ни слова

 — Но это ни о чем не говорит и ничего не доказывает,— первым нарушил молчание я.

 — Это говорит о том, что вашему другу — или врагу — известны определенные тайны.

 — Но не доказывает, что он дьявол,— возразил я,— И вообще, почему он выбрал именно эту историю?

 — А что, если он сам при этом присутствовал? — По лицу Доры скользнула горькая улыбка.

 Мы оба коротко рассмеялись.

 — Вы сказали, что он дьявол, но не несет в себе зла,— напомнила Дора.

 Вид у нее при этом был доверчивый и в то же время решительный.

 Я чувствовал, что не ошибся, решив просить у нее совета.

 Она тем временем продолжала пристально смотреть на меня изучающим взглядом и наконец попросила:

 — Расскажите, что делал этот дьявол.

 Я поведал ей все, от начала до конца. Пришлось признаться и в том, что я преследовал ее отца,— ибо я не помнил, говорил ли ей об этом раньше. Потом я подробно — так же как Дэвиду с Арманом — описал все, что со мной происходило, и как дьявол следовал за мной по пятам. А в завершение произнес те.же слова, что и им: «Недремлющий разум и ненасытный характер». И это истинная правда. Я не знаю, откуда мне в голову пришла такая характеристика, но она совершенно справедлива».

 — Повторите, пожалуйста,— попросила Дора.

 Я повторил.

 — Лестат... Возможно, моя просьба покажется вам неожиданной, даже абсурдной, но... Не могли бы вы заказать какую-нибудь еду? Или, быть может, вы сами раздобудете что-то. Мне необходимо как следует осмыслить ваши слова.

 — Все, что пожелаете,— откликнулся я, вскакивая на ноги.

 — Мне абсолютно все равно. Просто я должна подкрепиться, потому что со вчерашнего дня ничего не ела и не хочу, чтобы несвоевременный пост спутал мне все мысли. Кроме того, мне лучше побыть сейчас одной — помолиться, подумать, побродить по квартире среди отцовских сокровищ. Прошу вас, пойдите и принесите хоть что-нибудь. Уверена, демон не явится за вами раньше обещанного времени.

— Я рассказал вам все, поверьте. Больше я ничего не знаю. А еду я раздобуду — самую лучшую.

С этими словами я поспешил прочь из квартиры, чтобы выполнить ее поручение. Я вышел из здания как обыкновенный смертный и направился на поиски приличного ресторана, где можно было заказать на вынос полный обед и попросить упаковать его так, чтобы принести Доре еще горячим. В дополнение ко всему я купил несколько бутылок питьевой воды известной фирмы — в последние годы смертные словно помешались на чистой воде — и вернулся обратно с большим свертком в руках.

Когда лифт остановился на нашем этаже, до меня вдруг дошла вся необычность ситуации: я, двухсотлетний, исполненный гордыни, жестокий вампир, только что беспрекословно выполнил поручение смертной девушки единственно потому, что она просто попросила меня об этом.

Нет, не так. Были и иные причины! Ведь я похитил ее и, не спрашивая на то ее согласия, перенес за сотни миль от дома. Я очень нуждался в ней. Черт побери, я влюбился в нее!

Однако этот факт продемонстрировал мне и нечто другое. Он лишний раз подтвердил, что Дора действительно обладала силой и властью, зачастую свойственными святым, и могла подчинить других своей воле. Вот еще одна причина, заставившая меня отправиться за едой для нее, причем не только без возражений, но с радостной готовностью, как будто подобное поручение не могло доставить мне ничего, кроме удовольствия.

Вернувшись в квартиру, я разложил покупки на столе.

Воздух был насыщен ее ароматом, неповторимой смесью запахов, среди которых особенно выделялся сладкий запах менструальной крови.

Я изо всех сил старался подавить в себе желание как можно скорее насладиться вкусом этой крови.

 Дора, чуть сгорбившись и крепко сцепив перед собой руки, сидела в кресле и невидящим взглядом смотрела прямо перед собой. Раскрытые папки из черной кожи лежали вокруг нее на полу. Похоже, теперь она знала истинные размеры своего наследства во всяком случае, получила общее представление о нем.

 Тем не менее она, казалось, потеряла к папкам всякий интерес и даже не удивилась моему возвращению.

 Словно в полусне, она медленно подошла к столу. А я тем временем лихорадочно искал на кухонных полках посуду и приборы, пока мне не удалось наконец найти китайскую тарелку и более-менее пристойные ножи и вилки из нержавеющей стали. Потом я открыл крышки судков с еще дымящейся едой: мясом, овощами, чем-то еще — кажется, с какой-то сладкой смесью вроде салата. Все это было мне совершенно незнакомо и чуждо, как будто я сам ни разу не наслаждался подобной пищей, пребывая в смертном теле,— но мне не хотелось и вспоминать о том злосчастном эксперименте.

— Спасибо,— с отсутствующим видом поблагодарила Дора, даже не взглянув в мою сторону.— Очень мило с вашей стороны.

 Откупорив бутылку с водой, она залпом жадно осушила ее.

 Пока Дора пила, я не мог глаз отвести от ее горла. Все последнее время я не позволял себе думать о ней иначе как с любовью, но ее запах буквально сводил меня с ума.

 «Да, это так,— признавался я себе,— но ты дал клятву. И если не можешь контролировать и держать в узде свои желания, то лучше уйди».