Двадцать четыре секунды до последнего выстрела

Я знал. Конечно.

— Вы целуете их, правда, доктор? — спросил Ричард тоном, который явно говорил, что никаких сомнений он не испытывает. — Называете это безумием. Даёте клятвы закончить. Разбить. Но снова заходите в комнату с гипсовыми масками и целуете мёртвые губы, — он чуть опустил веки, словно бы из милосердия давая мне несколько мгновений наедине со жгучим стыдом.

Я помню, тогда почти в отчаянии подумал, что это никто иной как дьявол в обличии ирландского мальчишки.

Ричард открыл глаза, наклонился и сам легко поцеловал мальчика. Выпрямился. Коснулся своих губ и заметил:

— Скучно. Фантазировать мне нравилось больше. Теперь вы, доктор. Вперёд, он заждался.

Я отшатнулся, чувствуя, что лицо начинает гореть. Ричард вскинул голову и громко расхохотался, обернулся — и рывком открыл дверь ещё одного шкафа. Оттуда на меня взглянул грузный мужчина в королевской мантии. Новая дверь — женщина в платье, отороченном мехом. Мальчик едва ли трёх лет отроду. И другие: мужчины, женщины в самых разных нарядах теперь смотрели на меня из шкафов и витрин. Восковые, неподвижные, мёртвые. Мне хватало образования, чтобы назвать их всех поимённо, но недоставало воздуха, чтобы издать хотя бы звук. Я не мог дышать. Они обступали меня, а хохот Ричарда вбивался в мозг.

Всё кончилось.

Ричард замолчал, и ужас отступил. Воротник моей рубашки промок насквозь, по спине лился пот. Я тяжело дышал и тут ощутил прохладные пальцы на висках. Ричард был ниже меня на добрых семь дюймов, но я чувствовал себя совершенно послушным в его руках. Он повернул мою голову, чуть наклонил вниз и поцеловал меня — почти так же бесстрастно, как минуту-две назад целовал куклу. Я не двигался, не имея сил ни ответить, ни отстраниться с возмущением, да и толком не понимая, чего мне хочется больше.

Он целовал меня без языка, только губами, и они оставались совершенно холодными. Меня (я это осознавал как будто со стороны) била дрожь. Разорвав поцелуй, Ричард вытер губы тыльной стороной ладони, словно испытав запоздалый прилив брезгливости, и сказал:

— Передайте это им, если пожелаете, мой дорогой доктор. Не буду нарушать ваше уединение. У вас есть час, потом уходите. Будет неловко, если вас здесь застанут.

И он действительно покинул трифорий. Стоило ему выйти, как я опустился на грязный пол, забыв и думать о своём фраке.

По прошествии стольких лет мне трудно вспомнить, какие мысли и образы роились тогда в моём воспалённом сознании. Кажется, я пытался понять, кто он вообще такой и как узнал мой постыдный секрет. Помню ещё, я испытывал замешательство, осознавая, что меня поцеловал мужчина (но не такое сильное, как следовало бы). Сейчас мне это понять проще. Ричард едва ли был и до сих пор остаётся мужчиной. Или женщиной. Точно так же, как ему нельзя в полной мере приписать ни одну сексуальную ориентацию, ни один фетиш. В минуты восторга мне хочется сказать, что он поднимается над всеми этими понятиями. А в минуты отчаяния — что он не дошёл до них и не дойдёт никогда.

Вечером я слушал рассказ Ричарда о скачках. И клянусь, я верил ему. Он говорил так искренне, описывал такие детали, словно действительно побывал в Аскоте. Потом, прервав самого себя, он смущённо улыбнулся, взял руку Линды и прижался губами к её запястью. Мне стало душно от этой картины, я сказался нездоровым и ушёл, но тишина собственного дома не принесла мне покоя. В моей крови уже была отрава, сладкий яд распространялся по всему телу. Помнится, не сумев уснуть, я в отчаянии пришёл к своему тайному алтарю, но даже возле него не смог восстановить душевное равновесие. Господь милосердный, тогда я ещё думал, что это возможно.

***

Не знаю, была ли это прихоть Линды или высказанное ненавязчиво и почти незаметно желание Ричарда, но не проходило и недели, чтобы я не встретился с ними. Мы ходили на выставки и в музеи, и Линда читала нам с Ричардом лекции то о фламандских живописцах, то о происхождении и развитии сюрреализма, то о концепции ризомы Делёза. Она при этом выглядела удивительно красивой, светилась, фонтанировала идеями. Ричард смотрел на неё нежным, влюблённым взглядом, мало говорил, всегда оставался учтив. Со мной он избегал встречаться взглядом, и видя его — такого кроткого, мягкого, — я начинал думать, что трифорий Вестминстерского аббатства, восковые куклы и поцелуи привиделись мне в ночном кошмаре.

А потом я снова остался с Ричардом наедине. По просьбе Линды мы с ним вдвоём должны были заехать в салон и забрать скульптуру — подарок на день рождения хорошего приятеля Линды и моего достаточно дальнего знакомого, который выслал приглашения нам всем троим.

Линда, конечно, не желала лишний час трястись в пробке, будучи в платье и с укладкой, поэтому мы условились, что она поедет прямо в загородный клуб на такси, а мы с Ричардом захватим подарок и присоединимся позднее.

Он появился у меня на пороге, одетый на этот раз в серый костюм, как полагается. Из вежливости я открыл ему дверь, он обошёл меня, огляделся, втянул носом воздух и заметил:

— Пахнет пылью. Оттуда, — он безошибочно указал на дверь моей спальни. — Даже так, доктор?

Я, будучи выше его на добрую голову и старше хорошо, если не вдвое, замер как истукан, пока он без малейших церемоний распахивал дверь и проходил в комнату. Я услышал скрежет, на негнущихся ногах последовал за ним — и как раз увидел, что он уже разобрался с замком на второй двери, ведущей туда, куда я не желал бы его пускать ни за что на свете.

— Советую кодовый, — бросил он через плечо, входя в моё святилище порока.

Это была просто комната с гипсовыми масками и одним креслом. Ничего больше. Но я чувствовал, как шею и лицо заливает краска.

Ричард рассматривал маски с вежливым интересом, а я ощущал себя так, словно он раздел меня и нагим выбросил посреди людной улицы.

— Помните его? — спросил Ричард, касаясь пальцем лица в самом центре. — Красавчик. Хотя она тоже неплоха.

Конечно, я помнил. Я знал их всех как лучших друзей. С закрытыми глазами мог бы перечислить, кто на каком месте.

Круто повернувшись ко мне, Ричард спросил:

— А чего мы стоим? Линда заждалась, — и он развязно подмигнул мне.

Едва живой я упал на сидение «Дефендера». Ричард бросил взгляд на часы, сунул в проигрыватель кассету, и мы тронулись под Queen. Я закрыл глаза, понемногу приходя в себя. Никто, ни один человек ещё не видел мою коллекцию. Я был в ужасе от того, что её открыл и изучил Ричард. И в то же время я ощущал где-то очень глубоко в себе странное удовлетворение, как будто я создавал её для того, чтобы он однажды мог её рассмотреть.