Двадцать четыре секунды до последнего выстрела

Отлично. 

Себ откинулся обратно на подушку, взял коробку, открыл и достал оттуда крупные квадратные часы на толстом кожаном ремне. Вместо циферблата у них был череп, слегка светящийся зелёным в темноте. Над ним — марка, Bell & Ross. Себ включил ночник, покрутил часы и увидел на задней крышке гравировку: «Sanctus Sebastianus immortalis». Только загадок от Джима ему не хватало. Себ догадался, что это латынь, и даже перевёл: «Бессмертный Святой Себастиан». Но понятнее не стало. 

Выругавшись сквозь зубы, он снял свои старые часы и надел подарок, благо, сел он отлично. 

В сон уже не клонило. Себ поднялся с постели, вышел на кухню, заварил чай с двумя пакетиками сразу и впервые за сутки немного отпустил контроль. Тут же всё навалилось разом. Желание выпить сделалось ещё сильнее, чем в кабинете Дарелла, но Себ снова проигнорировал его — есть вещи, которые необходимо осмысливать только на трезвую голову. 

Какое же дерьмо. 

Упав на стул, Себ отставил кружку и сжал голову руками. 

Джим был организатором теракта, в котором погибла Эмили. Но даже когда он попросил, Себ не захотел убить его. 

Он отомстил за Эмили. Её смерть, так же, как убийство заказчиков, осталась далеко в прошлом. Он уже ничем не мог ей помочь. Кажется, остатки гнева он растратил на самого Джима, когда узнал, что тот сохранял жизнь Блинчу, чтобы использовать его в своих сомнительных махинациях. После признания Себ должен был бы желать смерти Джима. Но уже не желал. 

Он хотел убить Александра Кларка. Теперь — ещё сильнее, чем несколько часов назад. И ему было чертовски страшно. Его мозгов и фантазии не хватало, чтобы представить всю степень влияния «Стеклянной стены» на Джима. Оставалось только надеяться, что человек, который пережил такое огромное количество дерьма в жизни, переживёт сраный фильм. 

***

Себ опасался тяжёлых приступов. Он совершенно не удивился бы им. Но нет, Джим был спокоен. Он почти не выносил мозг, большую часть времени лежал на кровати в комнате Сьюзен и смотрел в потолок. Конечно, комнату он перевернул вверх дном. Не считая кровати, все вещи и мебель сдвинул в один угол, ковёр куда-то дел. Кровать переместил к стене, как можно дальше от окна, На полу теперь валялись, пусть и не в привычном количестве, клочки и мятые комки бумаги. Добавить ещё десяток чашек, пару разобранных стволов — и выйдет копия квартиры Джима в миниатюре. Видимо, так ему было комфортнее, и Себ никак не прокомментировал обстановку. 

Джим отобрал у Себа ноутбук и, похоже, много работал. Часто говорил по телефону, но, проходя мимо закрытой двери, Себ ни разу не услышал английский язык: в разное время разбирал французский, ирландский и немецкий. 

В общем и целом, Джим был спокойным гостем. Только Сьюзен обиделась — Себ планировал взять её к себе на пару недель, но пришлось эту затею отложить на время. 

— Работа? — язвительно спросила она. — Ладно, — и положила трубку. 

Себ пообещал мысленно, что, когда состояние Джима немного наладится, он извинится перед ней и свозит её куда-нибудь заграницу. Франция ей понравилась. 

Прошло десять дней.

Себ вернулся с вечерней пробежки и увидел, что на кухне горит свет. 

Джим сидел за столом, крутил в пальцах чёрный маленький крест и насвистывал что-то совершенно немузыкальное. Опустившись на другой стул, Себ присмотрелся. Джим выглядел откровенно херово. Он как будто похудел, но дело было не только в этом. Себу не нравился его взгляд — по-прежнему пустой. 

— От тебя воняет, детка, — сказал Джим ровно. Звучало не так, словно он возмущался, а просто как констатация факта. 

— Да, знаю, — кивнул Себ, — я бегал. А вы плохо выглядите. 

— Я знаю, — ответил Джим и растянул губы в улыбке. — Нет, детка. Я не хочу. 

— Я даже не спросил. 

— Вопрос написан у тебя на лбу. Ты хотел предложить мне игру. Нет, детка. Я слишком устал. Не правда ли, он гений? 

— Александр Кларк? 

Джим улыбнулся, что-то блеснуло в его глазах, но быстро потухло. 

— Гений нашего времени. Моцарт. «Как некий херувим // Он несколько занёс нам песен райских». Ему пора улетать. Завтра в два часа дня… — Джим замолчал, закрыл глаза, и из-под век у него потекли слёзы. Похоже, он даже не заметил их, потому что, подождав немного, он снова посмотрел на Себа и продолжил: — Завтра в два часа и восемнадцать минут, секунда в секунду, ты сделаешь выстрел, мой дорогой Себастиан. О, ты ведь хочешь убить его, правда? Как трогательно… Два часа восемнадцать минут. Я дам тебе адрес… Окраина Дартфорда. Возьмёшь мою машину. Два часа восемнадцать минут. 

— Я всё сделаю, Джим, — пообещал Себ, — и да, хочу. 

Джим засмеялся, вытер слёзы и ушёл из кухни тяжёлой шаркающей походкой. Возможно, когда завтра Александр Кларк сляжёт с двумя пулями из винтовки — одна в груди, другая в голове, — Джиму станет легче.

Александр: двадцать восьмая часть

Александр расстегнул ветровку. Ему было душно, а может, от волнения бросало в жар. В первый раз, поднимаясь на чердак, он боялся, но этот страх не шёл ни в какое сравнение с тем, который Александр испытывал сейчас. Он не знал, с кем встретится в декорациях «Сына своего отца», зато очень хорошо понимал, кто ждёт его на съёмочной площадки «Стеклянной стены». 

Джим уже ждал на месте. Александр увидел его издалека, хотя и узнал с трудом. Он стоял возле витрины кафе, облокотившись о неё плечом. Он изменил строгому костюму — на плечи был наброшен распахнутый на голой груди пиджак красного цвета, немного с отливом в американский розовый. Дальше шли обычные чёрные брюки и, наконец, босые узкие ступни. На бледном лице неестественно-ярко выделялись губы, и очень быстро Александр понял: они накрашены алой помадой, чуть-чуть не в тон к пиджаку. 

Джим не шевелился, пока Александр шёл к нему мимо собранных декораций, обходил замотанные в плёнку и сложенные штабелями витражи, стёкла, пустые рамы. Он просто ждал, глядя прямо перед собой. 

Александр подошёл на расстояние вытянутой руки, и только тогда Джим чуть-чуть поднял голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Красная помада оказалась дешёвой. Александр разбирался в таких вещах — хорошая помада так не размазывается, не пачкает кожу. И видеть её на лице Джима оказалось удивительно, невыразимо больно. 

Джим молчал. Подумалось, что все их разговоры начинал именно он, выбирал тему, задавал тон. 

У Александра сохли губы, и по горлу словно наждачкой прошлись. Он очень много думал об этой встрече после «Стеклянной стены», подбирал фразы, ответы. И он ошибся. Господи, как сильно он ошибся. Может, даже в самом начале. Всё пошло совсем не так, как следовало бы. 

Слов у Александра не осталось, поэтому он достал из кармана ветровки Мишель и протянут её. Джим забрал стеклянную фигурку, погладил по голове, как делал всякий раз сам Александр, и произнёс хрипловатым голосом: 

— Лягушка с отбитой задней лапкой из Франции. Как будто её почти съели. Ты прелесть, сладкий.

Подняв Мишель, Джим осторожно поцеловал её, словно расчитывал расколдовать прекрасного принца. Помада размазалась ещё сильнее. Джим улыбнулся и выпустил Мишель из пальцев. Она упала на плитку, брызнуло зелёное стекло.