Двадцать и двадцать один. Наивность

«Прежде чем руководить, нужно научиться подчиняться», – говорил Каменев. Эмоциональных всплесков у Кобы больше не было, вспыльчивость он умело маскировал внешней хладнокровностью. Он старался не высказывать опрометчивых, субъективных суждений, лишь молча смотрел на своего товарища и по совместительству учителя, попыхивая трубкой.

Лев не курил: он симпатизировал буржуазии Франции, которая заботилась о своём здоровье.

– В наш индустриальный век, – разливался речами Каменев, – машины и заводы уничтожают природу, принося жертву научному прогрессу, а ты ещё дымишь, как паровоз, тем самым только усугубляя своё здоровье!

– Лучше бы ты с Владимира Ильича пример брал, чем с лягушатников своих, – ворчал при этом Коба.

– А Ленин-то не курит! – пакостно сказал Лёва, усмехаясь.

– Упс, – Коба покраснел и чуть не проглотил трубку.

За это короткое время он успел изучить Льва: не отважный, но и не трус, добродушный, до тошноты, давал полезные житейские советы, при видимой интеллигентской мягкости-беспомощности. Широка душа русского интеллигента, но бывает, что она зачастую ещё проще, постижимее и предсказуемее, чем характер обыкновенного рабочего. В том и заключался корень противоречия Каменева: он любил рабочий класс, но при этом никогда бы не стал его представителем, как бы сильно ему ни хотелось.

По началу их знакомства Лев всячески критиковал Кобу, считая его низко интеллектуальным, приземленным человеком, но позже сблизился с ним – по той же причине привязанности к рабочему классу.

«Ишь, какой пролетарский интелл, – думал про себя Коба, пока Лев поучал его. – Нынче ходит общипанным гоголем, а давеча на съездах сидел с товарищем Зиновьевым и в тряпку молчал, потому что тот говорил постоянно, а теперь сам ораторствует. Видимо, так во всех отношениях: кто-то должен обязательно говорить, а кто-то должен обязательно молчать».

Коба не воспринимал его как героя, но в чем-то очень симпатизировал, раз принимал к сведению его замечания и критику. Научился подчиняться или просто друзья притёрлись друг к дружке. Зачем спорить? Они оба пришли к заключению о бессмысленности споров. Всё равно никого кроме них двоих больше не было. Они прекратили дискутировать и стали дружить.

В Туруханской ссылке оба пребывали больше года по политическим причинам. Незаконная агитационная работа – первая статья в списке любого революционера. Сибирь на тот момент времени стала и тюрьмой и пристанищем социал-демократов. Иногда товарищи по несчастью ходили рыбачить, иногда в лес – на охоту, стрелять уток, но чаще всего просто шатались по улицам, не забывая продвигать свои идеи местным жителям.

– Социализм, товарищи, – говорил Каменев, стоя в центре небольшой толпы мужичков и показывая убитую дичь, – это как охота. Смотрите, по нынешнему – эта утка убита мной, значит, я её один должен и съесть, ни с кем не поделившись.

Мужики возмущались, хрустя сапожищами снег, а Лёва продолжал.

– А вот если по социализму, то убитую мною утку я должен поровну поделить между Кобой и вами, так как мы живём вместе, одной, так сказать, коммуной. Также и со всем прочим: делиться не только уткой, а всем, что у нас есть, когда ближнему того не будет хватать. Так же и вы: когда мне, допустим, не будет хватать еды, вы поделитесь со мной. А если я один съем утку, то никого, кроме самого себя не накормлю и кто-то, может быть, умрёт от голода…

Коба стоял рядом и, ничего не сказав, лишь усмехался и восхищался: как на самом деле было просто агитировать людей, просто объяснив им правильную суть вещей. «Агитировать за правду всё-таки проще, чем за ложь, – думал он. – Хотел бы я посмотреть на того, кто с успехом пропагандирует ложь…» А Каменев делился с ним своей душевной теплотой.

Они были не похожи: Коба всегда был мрачен и молчалив, при гостях сидел где-то в темном углу и исподлобья наблюдал за людьми, за их эмоциями.

«Лицемеры все и трусы, – рассуждал он, по-прежнему задымляя пространство вокруг себя. – Ничего честного, все чего-то хотят, всем что-то нужно, и приходят они поглазеть на ссыльных, вроде самих себя не из сочувствия или жалости, а вместе с местные просто хотят удостоверься, что кому-то живётся хуже, чем им. Отчего-то обижаются за высказанную правду, они думали, что получат в свою сторону лишь лесть? Нет, ото Льва, от кого угодно, но от меня лжи они не услышать, а если им не нравится ложь, то буду молчать».

Лева же наоборот: поддерживал светские темы, во всем соглашался с гостями; он любил толкать речи, а на внутреннее состояние людей не обращал внимания.

– Что в том толку, – утешал он Кобу, – нет смысла ковырять в чужих душах и допытываться, добро универсально, дай человеку руку, а там уж он сам себе поможет. Ты вот и в своих душевных терзаниях, и в чужих разбираешься, а что толку?

– Полно, – махал рукой грузин. – Не хочу отбивать у тебя право быть единственным радушным и задушевным человеком в этой дыре.

В этом как раз они и сошлись. Нашли гармонию: Лев ораторствовал, Коба слушал, и Каменев по своей теории даже не представлял, какой ад творился в душе у Кобы. Не представлял, но помогал как мог. Так близился к концу февраль.

– Проснись Сосо, быстро же!

Коба недовольно открыл глаза, щурясь от яркого солнечного света.

– Каменев, еврейская рожа, пожар, что ли? – без крика, но с раздражением спросил он. Лев как будто бы не замечал друга, лишь быстро раздвигал шторы. По небу за окном Коба понял, что еще раннее утро, но спешки товарища понять не мог.

– Зачем ты меня в такую рань будишь? Что происходит? – снова повторил вопрос Коба. Черные глаза наполнились блеском раздражения. “Каменев в пальто, – заметил он. – Значит, с раннего утра где-то был”.

Лев остановился на секунду, переведя свой взгляд на Кобу. Взгляд, как показалось грузину, был сумасшедшим.

– Революция, вот что! – лишь ответил он, улыбаясь.

У Кобы в душе будто все оборвалось. Он был потрясен. Нет, он был шокирован! Неужели все-таки свершилось? Коба не верил, он ведь уже сдался. Он практически выкинул эту навязчивую мечту из головы, поник. А Вождь не поник! Он воплотил идею в реальность, мечта сбывалась. И это невозможно было осознать, осмыслить всё это в одну минуту.

– Что ты сказал? Ты что, шутишь? Если да, то я тебя...

– Какие тут могут быть шутки, Кобушка? Царь отрекся от престола! Только что телеграмму от Карпинского получил! – чуть запинаясь от волнения, протараторил Каменев.

Лева радостно смотрел на друга, переводя дыхание. Душа Кобы тут же наполнилась энергией, порывами. Депрессии конец! Но он больше не был тем преданным глупым щенком, слепо следующим за хозяином и больше не видящим ничего вокруг. Это был уже другой человек, который смог изменить себя, а значит…

– Значит решено! Мы едем в Петроград! – уверенно произнес Коба и впервые за два года искренне улыбнулся.

====== Глава 5. Друг семьи. ======

Мы – люди двадцать первого,

Мы ждем своей судьбы Сквозь время несравненное, Границу света, тьмы. Сквозь бытовые глупости, Сквозь суматоху дней Преодолеть все трудности – Нет ничего важней. Забудь свое ты отчество, Волшебный человек Молчанье, одиночество – Соратники на век…

– Ночь, улица, фонарь… а что там дальше, я не в курсе, плевать на веру и мораль… Пойдем со мной – ты в моем вкусе… Детка.