Двадцать и двадцать один. Наивность

На обложке было изображено фото памятника: возвышенный уступ в виде скамейки, на котором в вразвалочку сидел мужчина. Ниже подпись: «Памятник Ф.Э. Дзержинскому. Орёл».

Миша прищурил глаза: «Ф. Дзержинский? Писатель какой-то, что ли?» Но, во всяком случае, он ликовал, ведь наверняка девчонка будет искать календарь, раз носит его в кармане.

В течение обратной дороги он то и дело взглядывал на календарь, зачем-то пытаясь разглядеть замазанный год, меж тем в голове продолжало носиться возмущённое:

«Ты посмотри, как у некоторых самомнение шкалит… Старше она… авторитет… Её уважение ещё заслужить надо… Ага, прямо щас и начал, только головой ушибусь посильнее… Да кому ты нужна, чмо унылое…»

От размышлений парня оторвал телефонный звонок. Миша вытащил айфон, меньше всего он хотел сейчас с кем-то разговаривать. Звонил Сергей.

– Да, Серж, – буркнул Миша, всё ещё во власти кипящего внутри раздражения. – Извини, это я не на тебя, просто тут одна…

Однако Сергей перебил брата, в первый раз за всю свою жизнь.

– Миш, отца арестовали…

Михаил оцепенел: все девчонки мира, нормальные и долбанутые, тут же вылетели у него из головы.

– Как арестовали? Когда?! За что? Я же видел его утром… Я сейчас приду!

– Миша, не по телефону, некогда болтать! Я тебя проинструктирую, как с матерью говорить, а теперь жми к памятному для нашей семьи месту. Я буду ждать тебя там.

====== Глава 6. По дороге к переменам ======

Российская империя. Поезд «Ачинск – Петроград». Февраль 1917 г.

Преодолев уже немалое расстояние, скорый поезд мчался в Петроград. Время для Кобы уже не имело значения: обыденной жизни конец, проклятого Ачинска уже не видать. Жизнь станет другой. Только Коба уже не мчался к Вождю, сломя от фанатичной преданности голову, он был хладнокровен, сдержан и терпелив. «Сердце выключилось и заработал мозг» – иными словами говоря.

Джугашвили сидел у окна, смотрел на проносящиеся мимо леса, и вдаль, на горизонт, откуда был виден рассвет – рассвет нового времени. Февральская революция, как прозовут этот бунт на скрижалях истории. И что же, теперь новое правительство стало всеобщим благодетелем? Коба очень сомневался, что при Львове и Керенском жить станет веселее, ибо несмотря на то, что они представляли социалистические партии – меньшевиков и эсеров, дух их был исключительно буржуазным.

«Ну что ж, – думал Коба, прислонившись щекой к холодному, заледенелому стеклу, – мы испытываем внутренний подъём, мы ждём перемен… Посмотрим, какие они будут. Почему мне кажется, что кроме громких разговоров и возни, не будет ничего? Даже в Петрограде, каковы бы ни были наши надежды… Пока капитал поколеблен, но не низвержен, он будет отстаивать свои позиции. А мы, в своём восторге, проморгаем, как они спустят всё на тормозах… Может, это мой пессимизм, как говорит Каменев…»

– …Грузин решает обрадовать сына подарком: “Смотри, Гиви, какой умный машин! Суешь сюда живой баран, жмешь на кнопка – тырк-фырк, бух-бах и из другой дырка палка колбасы выползает». Отъевшийся сынок пожимает плечами. “Падумаешь! Ти мне лучше другой машин дай. Чтобы суешь в дырка палка колбасы и тырк-мырк, чляп-шляп и живой барашек виползал!

Отец хмурится. “Я знаю такой машина, Гиви. Это твоя МАМА!”

В вагоне после анекдота одного из амнистированных раздается грохочущий хохот, который прерывает философствования Джугашвили. Все сибирские ссыльные во главе с Левой смеялись, некоторые бросали косые взгляды на Кобу, который не то, чтобы не улыбнулся, а даже нахмурился. Хоть у него есть приподнятое настроение, расположения смеяться – не было.

– Ты часом не охренел? – жестко произнёс он, вставая с места. Смех разом прекратился, ибо Коба выглядел очень озлобленным и угрожающим.

– А что тут такого, старина? – улыбнулся ссыльный, весело переглядываясь с товарищами. Коба рукой схватил обидчика за ворот шинели и одним рывком на себя поднял на ноги.

– Стой, когда с тобой разговаривают, – прошипел Джугашвили, скалясь. – Про свою маму не хочешь рассказать?

Поняв, что друг может начать драку, Каменев вскочил и попытался их разнять.

– Коба, брось. Это всего лишь шутка! Кому, как не тебе близка эта тема? – весело толкнул товарища Лева, но Коба даже не развернулся. – Прошу тебя, не горячись, в стране такой праздник, а ты так обидчиво всё воспринимаешь.

– Да-да, послушай-ка своего приятеля, генацвале, – энергично закивал ссыльный, отгораживая лицо руками.

Джугашвили едва ли повернул голову ко Льву и ледяным голосом процедил:

– А если б про евреев рассказывали? Или у вас что, больше не было других анекдотов в запасе?

Лев прищурил глаза. Он прекрасно понимал, что не национальная принадлежность анекдота задевает Кобу, а нечто другое. Каменев одним своим укоряющим взглядом дал понять товарищу, чтобы тот отпустил человека, и чтобы впредь он так не делал.

– Извинись хотя бы, – напоследок фыркнул Коба, однако обидчик, поправив воротник, удалился в другое купе.

– Кошмар, Иосиф. Мы же просто хотели разрядить и без того накаленную обстановку, подъем настроения сейчас всем нужен, – попытался снизить температуру Каменев, обращаясь к товарищу. – А вот чего тебе не хватает?

«Чего не хватает? Денег, счастья, стабильности, может, даже, новой пары обуви. Жизни не хватает, Лёвушка, жизни! Да как тебе всё это растолкуешь, если твоё кредо всегда искать что-то хорошее, если у тебя есть жена и сын, а у меня нет ни семьи, ни дома».

– Ничего, – буркнул грузин, снова садясь в угол отворачиваясь к окну. – Просто холодно.

Лев, немного подумав, подвинулся к Кобе и заботливо приобнял его за плечо. Последнему же от этого было ни горячо, ни холодно. Поддержка – ерунда, однако, конечно, где-то в глубине чёрствой, разбитой души было приятно осознавать, что хоть кто-нибудь ему сочувствует. Да, в этом явно было что-то такое… русское.

– Значит так, озадачиваться будущим не надо, – сказал Каменев. – Будь что будет, к тому же когда царская власть свергнута, у нас есть больше шансов добиться цели. И волноваться тоже не стоит, только больше ошибок допустишь… И… – Лев достал из кармана своего пальто пару шерстяных носков и протянул Кобе. – Вот. Русских морозов вам, южанам, не покорить без этого.

Коба повернул голову и смущенно посмотрел сначала на носки, потом на Льва. Он был в жутком смятении, явно не ожидая, как реагировать, и что такая бескорыстность от еврея всё-таки возможна.

– Бери, бери. Тебе нужнее, – быстро отточил Каменев, и Коба с некой странной улыбкой принял носки.

– Спасибо, – проговорил он тихо, так, чтобы другие ссыльные не слышали. – …Что поддерживаешь. Без тебя я совсем бы сошёл с ума или валялся где-нибудь в подворотне…

На остальное выражение своих чувств у Кобы просто не хватало словарного запаса, да Лев, наверное, его и так понял.