Двадцать первый: Книга фантазмов

— О, пардон… — сказал человек присутствующим. — Не знал, что тут акция! — добавил он и быстро закрыл за собой дверь.

— И реакция! — само собой вылетело у железнодорожника, когда он увидел человека с синим галстуком, который, впрочем, быстро исчез там, откуда появился.

— Это нам решать, — сказал чекист и посмотрел на Гордана.

— Ну, так что, парень… — продолжил он, постукивая кожаной кепкой по ладони.

Гордан, который не слышал вопроса, как и не видел все еще двух чекистов, размышлял, почему взгляды железнодорожника и учительницы прикованы к нему. Он чувствовал, что что-то происходит и что то, что видно двум его попутчикам, не может быть реальностью, и, наконец, понял, что перед ними разворачивается нечто, принадлежавшее их, а не его действительности. В этом его убедило напряженное выражение на лицах учительницы и Кирилла.

— Он едет… в Парамарибо, — сказала учительница и посмотрела на чекистов.

Гордан знал, что речь идет о нем.

— Такого места тут нет, — спокойно сказал усач.

— Это в Социалистической республике Словения, товарищ… — попробовал объяснить Кирилл, в манере поведения и разговора которого теперь заметно было чувство вины.

— Я не тебя спрашиваю, — сказал тип без кепки и снова повернулся к Кириллу. — А ракию кому везешь?

— Сыну.

— Сын что, пьет? — спросил усач.

— Маленько, — сказал железнодорожник. — Как все молодые.

— У нас молодежь не пьет, — холодно сказал тот, что был без кепки. — Потому что «народу, у которого есть такая молодежь, не нужно бояться за свое будущее». И наоборот.

— Что наоборот? Будущее не должно бояться такой молодежи; или народ должен бояться молодежи? — переспросил его сбитый с толку товарищ.

— Кроме того, алкоголь — это опиум для народа, — ответил, скорее, чтобы избежать объяснений, второй чекист.

— И наоборот? — спросил первый своего коллегу.

— Естественно, и наоборот. Опиум — это алкоголь для народа, — сказал коллега, у которого, видимо, был более высокий авторитет, укоризненно поглядев на первого. — Я имею в виду, чисто диалектически…

— Давай не толки воду в ступе, — сказал авторитетный и закачался взад и вперед, как пьяный.

Все поняли, что поезд медленно тронулся.

— Товарищи, поезд тронулся… — отчаянно закричал железнодорожник неожиданным фальцетом.

— Точно, приятель. Отправился, — спокойно сказал усач. — А знаешь, куда он отправился?

— Во Вране, товарищи… — испуганно сказал железнодорожник. — Я знаю, всю жизнь на железной дороге работаю. А что мне делать во Вране?!

— Нет, он отправился… в светлое будущее. В социализм, приятель, в коммунизм отправился.

— Прошу прощения, — спросила еле слышно учительница, — разве поезд идет не в Загреб через Белград?

Чекист смерил учительницу внимательным взглядом с головы до пят, посмотрел на книгу, на ее багаж, заметил шляпку и бесстрастным тоном добавил:

— Для кого как, гражданка. Для тебя идет только туда, для нас идет дальше. Для нас поезд следует в будущее. В лучшее завтра, — сказал усач.

— А туда не едут с такими людьми, как этот, — заученно продолжил второй, — которые поют русские песни. Русские песни длинные, скучные. Нам нужны другие, быстрые песни. Русские песни — про русские степи, русские равнины…

— Итак… — подхватило второе кожаное пальто, — поезд поедет вперед, а ты поедешь назад. В тюрьму. Для начала. Потом мы можем отправить тебя и на Адриатическое море. На длительный отдых. Есть там один островок.

— За что, товарищи? — спросил Кирилл в отчаянии.

— Чтобы ты там попел. Пой себе и пой русские песни, сколько душе угодно, причем в большом слаженном хоре. Пошли, мы здесь выходим, — сказал он, сорвал стоп-кран, и поезд остановился. — И не называй меня товарищем. Мне нравятся наши песни.

— Оставьте человека в покое. Он не сделал ничего плохого, — умоляюще сказала учительница и привстала.

— А ты помолчи! — сказал авторитетный чекист.

— Люди, вы что, меня сын ждет… — отчаянно закричал железнодорожник, затем повернулся к Гордану и добавил: «Его зовут Мето».

Гордан посмотрел на него в замешательстве, не зная, а только предполагая, что может случиться.

— А тебя как зовут? — спросил крупный усач.

— Меня? Кирилл, — ответил железнодорожник.

— Пошли! — значительно сказал усатый.

— За что?! Мы же все крещеные, нельзя же просто так, ни за что.

— Ничего просто так не бывает, — подозрительно сказал второй и схватил Кирилла за руку.

— Кирилл и Мефодий; так получилось, товарищи! — попытался объяснить Кирилл, но когда увидел, что это бесполезно, снова обратился к Гордану. — Передай ему привет. Скажи, что ракия для него. И скажи ему, что я ошибся, что мир большой и чудесный, и вот, все можно. Скажи ему, чтобы он тоже уехал, как и ты… в этот твой Марибор. Скажешь ему? Когда увидишь?

— Я его не увижу. Куманово и Липково это в другую сторону. Ты его раньше увидишь.

— Я застрял в другом времени. Вы ровесники, все равно повстречаетесь, — сказал огорченный железнодорожник.

— Когда? — взволнованно спросил Гордан.

— Когда вернешься оттуда… — сказал Кирилл.

— Я не вернусь. Там останусь, — сказал Гордан.

— Ну, и ладно. Может быть, он туда приедет. Передай ему вот это, — Кирилл дал ему бутылку. — Отдай и скажи, чтобы он подумал.

Гордан взял ракию и не заметил, как усач и второй чекист вывели бывшего железнодорожника из вагона. Это видела только учительница. На миг они остановились, чекист поднял руку и, помахав кожаной кепкой, дал знак машинисту ехать дальше, в этот момент Кирилл снова посмотрел на Гордана, который со своей стороны пристально наблюдал за ним, не понимая, что происходит, но чувствуя, что случился еще один каприз времени, столкнувший одну с другой две эпохи.

Потом все трое направились к выходу из вокзала.

Следом за ними сошел и человек с проницательными черными глазами и закрученными усами, одетый в необычное пальто и синий галстук, посмотрел налево и направо, увидел цель и исчез, уйдя куда-то в другую сторону. Поезд снова тронулся и стал набирать скорость.

— А что это… — задумчиво сказал Гордан.

— Революция пожирает своих детей… — перебила его учительница, глядя через окно на удаляющуюся станцию, за которой исчез железнодорожник на запасном пути времени, проходящем через послевоенное Куманово.

— Но он не дитя революции, — сказал Гордан, подставляя разгоряченное лицо свежему ночному воздуху, развевавшему ему волосы. — Скорее племянник…

— Их она пожирает тоже. Всех. Боже, как я ненавижу войны и революции, — сказала учительница, глядя в глубокую тьму, воцарившуюся за окном.

— Прошу прощения… — вспомнил Гордан вопрос, который он хотел, но забыл задать. — Этот человек в синем галстуке, который только что сошел с поезда, он случайно не…

— Да, — сказала учительница, — это Бранислав Нушич.