Двадцать первый: Книга фантазмов

51

Первый луч солнца, вставшего за селом Петрино, пробился через щель в закрытых ставнях и лег на лицо спящего профессора Кавая. Климент проснулся, но света под закрытыми веками было так много, что он подумал, что все еще спит и видит сон, однако потом он поднял голову, подошел к окну, распахнул его — солнечные лучи играли на стенах старого дома. Профессор посмотрел на часы и, хотя было еще очень рано, решил больше не ложиться. Он умылся холодной водой, потом надел, как когда-то, свою полевую одежду, вскинул на плечи рюкзак со сменой белья, небольшим количеством еды и фляжкой свежей воды и отправился в город — позавтракать, чтобы дождаться того времени, когда прилично будет постучаться в двери одного из домов, в котором хранились ключи от маленькой церкви Святого Климента, расположенной напротив текке Абдул Керим-бабы.

Кавай, в своих старых штанах и высоких ботинках на резиновой подошве похожий на припозднившегося туриста, опять вышел на площадь со старым чинаром, но на этот раз двинулся в противоположном направлении — в сторону озера и старого города. Тут он увидел стоящий неподалеку крошечный грузовик, из которого страдающий от похмелья водитель выгружал пластиковые ящики с бубликами и носил их в только что открывшийся магазин. Кавай, любивший этот местный деликатес, о котором он часто вспоминал в Скопье, подождал, пока грузовичок уедет, купил два бублика и зашагал к озеру.

Он не спеша шел по торговой улице, где еще никого не было, когда вдруг услышал странный звук копыт, громко цокающих по булыжной мостовой, обернулся и увидел, как к нему, будто пришедший из другой эпохи и другого мира, быстро приближается арабский скакун, запряженный в двуколку. Неожиданно из экипажа высунулся человек с чалмой на голове, в кафтане с соболиной опушкой и в суконных штанах, который, стоя в двуколке, погонял лошадь, но тут заметил Кавая и натянул поводья, остановившись прямо перед профессором аналитической семиологии университета в Скопье. Климент Кавай ошарашенно смотрел на разгоряченное животное и его возницу, потом увидел, что человек поднял кнут, и ощутил едкую боль на щеке, а призрачная колесница понеслась дальше по улице и исчезла за поворотом вместе с возницей.

52

Майю разбудил свет уже давно начавшегося дня. Она посмотрела на часы и поняла, что сегодня не успеет на лекции. Потянувшись в постели, она стала раздумывать, что скажет преподавателю в оправдание. Ей пришло на ум, что она могла бы объяснить ему, что ей было нужно внимание человека, может быть, и секс, и что она получила больше, чем ожидала от случайного любовника.

Никогда раньше у нее не было такой мимолетной связи, хотя ее подружки в Скопье практиковали быстрый секс без обязательств, встречи на одну ночь. Она никогда прежде такого себе не позволяла, но не из-за слишком строгого патриархального воспитания, полученного дома. Со стороны родителей Майе была предоставлена полная свобода. Родители всегда ей доверяли, и проблемы со старшими, на которые частенько жаловались ее подруги, для нее были чем-то непонятным, конфликт поколений казался ей искусственно поддерживаемым мифом. Для подруг Майя была своего рода исключением из правил, она же считала их недалекими, довольными собой пустышками. Не стала ли и она сама, подумалось ей, одной из них после быстрой и глупой интрижки с голубоглазым красавцем?

Теперь Майя думала о Гордане все время. Его лицо постоянно вставало перед ней. Майя посчитала, что ее одержимость мыслями о Гордане — это классический пример угрызений совести. Она утешала себя тем, что поведение человека — не всегда результат его воли, а скорее — результат обстоятельств. А ее обстоятельства свелись к отчаянному одиночеству и страшно долгому году, который ей предстояло провести в этом многомиллионном муравейнике и который ей придется заполнить до самого края работой. Дугласа она приняла как горькое лекарство от тоски и неуверенности, нависших над ней и ее чувством к Гордану, над их отношениями, так резко прервавшимися только из-за его сумасшедшей идеи, что ему нужно любой ценой уехать из Македонии.

И вообще, существуют ли еще отношения между ними, или его обещания встреч в интернете и приезда к ней в Америку были уже недействительны? Может, и она его больше не любит? Чувство между ними уже исчезло? Если это так, то почему тогда ее мучают эти угрызения?

53

— Ничего не понимаю, — сказал Гордан, сидя перед открытым окном движущегося поезда. — Что все это было? Турки и любовницы, преступники и повстанцы, а вы еще рассказываете о полицейских в кожаных пальто и островах, на которых строят не гостиницы, а тюрьмы…

Учительница повернулась к молодому человеку, посмотрела на него проникновенным взглядом и сказала:

— Это привидения, молодой человек. Фантомы наших поколений… Вам трудно это понять… Почему бы вам не поспать?

Гордан закрыл окно и сел. «Похоже, она права, — подумал он. — Может быть, мне следовало бы проспать всю поездку, потому что это не мое, а их путешествие по сумасшедшему железнодорожному пути времени. По крайней мере, я бы видел только свои сны. Мне не пришлось бы всматриваться в их мечты и иллюзии». Гордан почувствовал, что густой пеленой его начала окутывать усталость, но, как ни странно, это ему было даже приятно. Через какое-то время он заснул.

Сначала Гордан услышал шум волн, потом увидел свои белые босые ноги, ступающие по воде и пенящие ее. Он слышал, как радостно кричат чайки. Посмотрел вверх и увидел птиц, летящих под синим сводом. Под ним ширилась волнующаяся лазурь огромного светлого пространства воды. Приглядевшись, он увидел впереди город — ввысь уходили вертикали церквей с крестами на куполах и минареты мечетей. «Уж не в Струге ли я?» — спросил сам себя удивленный Гордан. Пройдя чуть дальше, он заметил человека в темном костюме, который энергично шел навстречу ему, дымя сигаретой. Гордан сразу узнал его по картинкам в школьных учебниках.

— Господин Рацин!^[64] — радостно закричал Гордан, а в ушах у него стоял бесконечный равномерный стук колес поезда.

— Товарищ, молодой человек! Меня лучше называть товарищем. Что ты хотел спросить?

Гордан кивнул в знак того, что он понял, и робко произнес:

— Скажите, это что, Струга?

— О, нет места лучше, чем Струга, приятель! — воскликнул Рацин. — Кстати, я ее только что воспел в своих стихах.

— Так, всё же, где мы сейчас? — беспомощно спросил Гордан.

— Да, где же! — сказал неопределенно Рацин и улыбнулся кому-то за спиной Гордана.

Гордан повернулся и увидел одетого в цельный купальный костюм в сине-белую матросскую полоску Димитра Миладинова, который стоял, нежась на солнце и читая московскую газету. Гордан удивился встрече. Здесь, с ним рядом, были два классика македонской литературы!

— Господин Миладинов, — сказал молодой специалист по компьютерам поэту из другой эпохи, а в это время у него в голове вертелась мысль: «Была бы сейчас со мной Майя», — некоторое время назад я имел честь путешествовать вместе с вашим братом…

— Правда? А Коки приедет сюда? — спросил Димитр, оторвавшись от газеты.

— Я не знаю, — сказал Гордан. — Он сошел с поезда в Скопье.

— Тогда, видимо, он прибудет позже, — заметил Рацин и обратился к Миладинову. — Я написал новое стихотворение, не хочешь послушать?

— Чуть позже, Кочо, — ответил его собеседник. — Я пытаюсь вспомнить одну песню моего родного края. Ее не хватает в нашем сборнике…

— Да, кстати, — вспомнил пролетарский поэт, — молодой человек спрашивает, уж не Струга ли это?