Двадцатые годы

Увидели Славу и Саплина и завизжали еще пронзительнее:

— Ой, не смотрите, уходите…

— Да што ж ето, Вячеслав Миколаич? — вопила Ленка. — Кто ж ето насмешничает?

Слава растерянно оглянулся и вдруг заметил в кустах блестящие черные бусинки.

— Стой, трепись с девками, не смотри мне вслед, — вполголоса сказал Саплину. — Сейчас найдем…

Отступил в кусты, пригнулся и, чуть похрустывая ветвями, сделал несколько шагов.

В кустах притаились двое мальчишек.

— Попался!

Мальчишка забился в руках у Славы, другой отскочил, и — нет уже его, скрылся.

Но того, что попался, Слава держит крепко.

— Как же тебе не стыдно?

Младший брат Андрея Терешкина Васька… Лет двенадцать-тринадцать, а уже матерщинник, нахал…

Девичья одежда валялась тут же, под кустом, смятая, грязная, мокрая.

Слава поволок Ваську на берег.

— Нашлись ваши юбчонки, девчата!

— Гаденыш! — завизжали девчонки.

— Подержи…

Слава передал Ваську Саплину, вынес из кустов одежду, бросил на берегу.

— Пусти, — заныл Васька.

— Зачем же ты так? — Слава начал поучать Ваську. — А если б с тобой так поступили?

Васька захихикал и тут же разозлился.

— Сучки! — закричал он. — Сучки они!…

— А ну! — Саплин шлепнул его по губам. — Заткнись.

Внезапно Славу осенило. До сих пор не мог он забыть, как не так давно дегтем вымазали ворота у Волковых. Вспомнился обиженный бабий вой.

— Постой, постой, — обратился он к Ваське. — Это не ты в прошлом году вымазал ворота у Волковых?

— А хоть бы и я? — нахально отозвался Васька. — Сучки они, сучки и есть…

Саплин не дал ему договорить, посильнее шлепнул по роже.

— Чего дерешься? — закричал Васька. — Пуста!

— Так, значит, ты? — повторил Слава. — Что же нам с тобой делать?

Тут Васька изловчился и впился зубами в руку Саплину.

— Ах, ты…

Саплин хотел ему снова влепить.

— Не надо, — остановил Слава.

Бить Ваську не хотел, но и не хотелось отпускать его без возмездия.

— Вот что, Костя, — распорядился Слава. — Нарви крапивы побольше, а я его подержу…

Саплин крапивы не пожалел.

— Спускай штаны, набивай крапивой…

Слава цепко держал Ваську за плечи.

— Убью! — завывал Васька.

Девчонки сидели в воде и хихикали, пока Саплин запихивал крапиву.

— Теперь поддерни да затяни потуже ремень.

Васька уже почувствовал сладость казни, тело зажглось…

— Сво…

Саплин усмехнулся:

— Молчи лучше.

— А теперь беги и запомни…

Слава выпустил Ваську из рук. Он был уверен, что Васька без промедления исчезнет. Но ошибся. Отбежав на безопасное расстояние, Васька повернулся и, уставившись на Славу, завизжал еще пронзительнее, чем недавно кричали девки:

— Байстрюк! Комсомол! Я т-тебе… Я т-тебе самому ворота вычерню! Я т-тебе эту крапиву всю жизнь не прощу! Попадешься когда-нибудь…

На берегу под елью валялись прошлогодние шишки, Саплин наклонился, поднял шишку, запустил в Ваську, и тот наконец исчез.

15

Лето выдалось тяжкое, жару можно было бы перенести, если бы на полях росло хоть что-то путное — рожь перемежалась с лебедой так часто, что при взгляде на поле во рту ощущался вкус вязкого, будто смешанного с песком, черного хлеба.

Сыт не будешь и от голода не помрешь, не сравнить с Поволжьем, как не сравнить Орел с той Тамбовщиной, где кулаки подняли восстание против Советской власти, в Орловской губернии кулаки такой силы не набрали. Пошумели кое-где в Малоархангельском уезде, но не так, как под Тамбовом, в Куракине, эсеры призывали мужиков поднять бунт, а в Колпне мужики требовали Советов без коммунистов, но стоило явиться чекистам — и горлодеры сразу на попятный. В Успенской волости кулаки действовали втихаря, сказывалось присутствие Быстрова, он потачки кулакам не давал, вот они и боялись пойти в открытую против Советской власти.

Перед успенскими коммунистами очередная задача — подготовиться к тяжелой зиме. Для этого надо поставить под жесткий контроль все мельницы и крупорушки и прежде всего мельницы Астахова в Успенском и Выжлецова в Козловке.

Быстров опять явился к Павлу Федоровичу с целой комиссией.

— Гражданин Астахов, вы намерены продолжать свой саботаж?

— Ни в коем случае…

К тому времени и до Успенского дошла брошюра Ленина о продналоге, наступали новые времена, и частные хозяева воспрянули духом, еще два-три года и крепкие мужички восстановят свои хозяйства, вот Павел Федорович и предполагал, что двигатель на мельнице не сегодня-завтра затарахтит в пользу дома Астаховых.

— Мельницу пустим?

— А почему не пустить?

— Нефтью мы вас обеспечим.

— А что молоть?

— Все.

— И лебеду?

— Разумеется, и лебеду.

— Нет, на лебеду не согласен, не для того ставлена мельница, чтобы пакостить ее лебедой.

— А что же вы собираетесь молоть?

— Придет время, пшенички намелем.

— Тогда мы сами пустим.

— Коли есть среди вас механики, пускайте.

Механиков не было, и взять их было неоткуда.

Потопталась комиссия перед Астаховым и удалилась несолоно хлебавши.

А с Выжлецовым получилось еще хуже.

Быстров и в Козловке появился с комиссией. Прошли прямо к мельнице, вызвали Выжлецова.

Тот появился незамедлительно. Тихонький, вежливый, нисколько не испуганный, чуть подергивая верхней губой, отчего его рыжие усики шевелились, как у таракашки, пронзительно сверля Степана Кузьмича голубыми внимательными глазками.

— Чем могу служить?

— Гражданин Выжлецов, откройте мельницу.

— Не могу.

— То есть как это не могу?

— А очень просто, мне сейчас открывать мельницу не с руки.

— А я вам приказываю.

— А я не выполняю.

— То есть как это?

— А так.

— Тогда объявляю вам решение комиссии: вашу мельницу, как незаконно нажитую, мы обобществляем, можете работать мельником, но мы назначим учетчика, и вы будете отчитываться за работу.

— Не приму я никакого учетчика.

Своей наглостью Выжлецов поставил Быстрова в тупик.

— Позвольте разъяснить вам, Степан Кузьмич, что поступаете вы вопреки закону, — вежливо сказал Выжлецов. — Не знаю, читали вы или нет разъяснения гражданина Ульянова, а мы читали. Теперь налог, теперь нельзя действовать супротив крестьянства, теперь не позволят конфисковать ни мельницу, ни граммофон.