Двадцатые годы

16

Дождь лил как из ведра, дороги тонули в грязи, но никакая непогода не могла задержать успенских коммунистов.

«Всем членам и кандидатам РКП(б) Успенской волостной организации прибыть 19 октября 1921 г. в 2 часа дня в гор. Малоархангельск для прохождения чистки…»

Все шестнадцать членов да еще двое кандидатов собрались рано утром в волисполкоме…

Заболел было Быстров, завсобесом, Константин Филиппович, однофамилец Степана Кузьмича, но и за ним послали нарочного — ни дождь, ни болезнь не должны были воспрепятствовать выполнению партийного долга.

Степан Кузьмич ехал вместе со всеми. Грешно было гнать Маруську по такой грязи, дорога размыта ливнем, поэтому на каждой подводе, кроме возчика, всего лишь по двое ездоков.

Но к себе Степан Кузьмич Ознобишина не позвал — не то что недоволен Славой, но тот уже не воспринимает каждое замечание Быстрова как непреложную истину.

— Что-то мало в тебе классовой ярости, — упрекнул недавно Быстров Славу, когда тот в ответ на требование Быстрова поэнергичнее теребить мужиков со сдачей хлеба сказал, что прошло время пугать мужиков окриками и обысками.

Быстров взял к себе Еремеева, Славу же посадил в свою телегу Данилочкин.

— Прячься под брезент, парень, — рассудительно сказал он.

Предусмотрительный Данилочкин захватил огромное полотнище брезента и устроил над телегой навес, какие делают на своих повозках цыгане.

В пути Быстров с Еремеевым то и дело поторапливали отстающих, и всю дорогу Данилочкин брюзжал:

— Скачут сломя голову как на войну, тише едешь — дальше будешь.

Быстров и Еремеев всю дорогу сидели на грядках телеги, показывая, что дождь им не страшен, и так промокли, что вместо укома пришлось искать пристанище, чтобы обсушиться.

Успенские коммунисты не знали за собой серьезных грехов, почти все вступили в партию в трудные дни, но когда тебя призывают к ответу, каждому в пору заглянуть в глаза своей совести.

Да и чем черт не шутит, смотришь на себя сквозь розовые очки, а окружающие видят тебя таким, какой ты на самом деле.

Ввалился Данилочкин в канцелярию. У стола худой небритый мужчина. Слава не помнил его фамилию, но в лицо знал — заведующий учетом.

— Откуда?

— Из Успенского.

— Где только вы пропадаете? Вас ко скольким призывали? К двум?

— Дождь…

— Не любовное свидание, дождь дождем, а дело делом, Семин заждался вас.

— А при чем тут Семин? — удивился Данилочкин.

— Проходит чистку вместе с вашей организацией, у нас он всего два месяца.

Семина только назвали, а он уже тут как тут, в новой кожаной куртке.

Окинул испытующим взглядом Данилочкина и Славу.

— Василию Семеновичу!

— Василию Тихоновичу!

Со Славой поздоровался свысока:

— Здравствуй, Ознобишин.

Чем-то он изменился, все такой же сдержанный, молчаливый, внимательный, но и какой-то отчужденный.

— А где же остальные? — с легким раздражением спросил заведующий учетом.

— Сейчас будут, только грязь счистят.

— Чистить их будут здесь, — мрачно пошутил заведующий учетом. — Вы еще не знаете Неклюдова!

Неклюдов — председатель комиссии по чистке, в губкоме заведует отделом пропаганды и агитации, из губкома же заведующая женотделом Петрова и от укома Шабунин.

Заведующий учетом пошел доложить о приезде коммунистов из Успенского.

— И я с вами, — сказал Семин, проходя вместе с ним в кабинет.

— Хм, каков! — хмыкнул Данилочкин. — Без году неделю здесь, а уже свой…

Выглянул из двери Шабунин, поманил Данилочкина.

— Заходи, заходи, не теряй времени.

Данилочкин растерялся, не думал, что начнут с него, обдернул китель, решительно шагнул в кабинет.

Заведующий учетом вернулся в приемную, а минуту спустя показался и Семин.

Тем временем пришли остальные.

Быстров поинтересовался:

— А где Данилочкин?

— Там.

Быстров даже растерялся!

— Думал, начнут с меня.

Он считал себя более других ответственным за деятельность волостной организации, да так оно и было на самом деле.

— А кто там, в комиссии? — поинтересовался Давыдов, председатель Протасовского сельсовета.

Ответил Семин:

— Из губкома Неклюдов и Петрова и Шабунин от нас.

— А он — не очень?

Давыдов недоговорил, но все поняли — не очень ли строг Неклюдов.

— Только держись! — ответил Быстров вместо Семина. — Обязательно спросит, читаешь ли газеты… — Он в упор посмотрел на Давыдова. — А ты их не читаешь. Вот он и попросит тебя…

— Партия не читальня, — возразил Еремеев. — Солдата не спрашивают, умеет ли он читать, а умеет ли он стрелять.

— Однако в партии невеждам тоже не место, — неожиданно вмешался Зернов. — Куда стрелять, тоже надо понимать.

— Вот так и шпарь перед Неклюдовым, — одобрил Степан Кузьмич. — Такой же книжник, как и ты. Он даже книжку написал — «Пособие для руководителей политкружков».

Тут появился Данилочкин, на лбу поблескивают капли пота.

— Потеешь? — посочувствовал Еремеев. — Здорово пропесочили?

Данилочкин только рукой махнул.

— Газеты надо читать, — насмешливо повторил Быстров. — А ты небось ни в зуб.

— Какие там газеты, все больше о самогоне.

— Как борешься с самогонщиками?

— Сколько сам потребляю…

Позвали Зернова. Не в пример Данилочкину, его держали недолго.

— Все в порядке, — ответил он на молчаливый вопрос ожидающих. — Ни о газетах, ни о самогонке. Спросили, как работают школы, о моих отношениях с учителями. Приглашают Ознобишина.

Никогда не знаешь, когда придет твой черед! Слава пригладил рукой волосы, улыбнулся, вошел в кабинет.

За письменным столом Шабунина Неклюдов, строгий, бледный, с прилизанными волосами, в пиджачке, при галстуке, а Шабунин и Петрова, повязанная старушечьей коричневой косынкой, устроились у окна.

— Секретарь волкома в Успенском, — представил Шабунин вошедшего. — Вступил в комсомол еще до прихода белых.

Неклюдов внимательно рассматривал Ознобишина.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать.

— А кто ваши родители?

Этот вопрос задавали Славе еще год назад…

Те же слова, но какая разница! Доброжелательность и утверждение в одном случае, отрицание и недоверие в другом.