Двадцатые годы

И вдруг ощущение одиночества тает. Ничто не изменилось. Только вспыхнул костер. Далеко-далеко. Где-то в поле. То вспыхивает, то угасает. Там люди. Что-то делают, зачем-то жгут. Греются, готовят ужин… Люди в ночи! И мальчику уже не так одиноко.

Славушка возвращается. На кухне горят две коптилки.

— Ну, наследник-цесаревич… — говорит Павел Федорович.

Вера Васильевна тревожно смотрит на сына.

— Куда ты пропал?

— Так…

— Наложить пшенника? — спрашивает Надежда. — Али молочка нацедить?

Ночью ему не спится.

— Слава, почему ты не спишь?

— Я сплю, мама…

Он мысленно перелистывает страницы книг, герои которых находили выход из самых безвыходных положений. Вспомнился какой-то роман об индейцах. Не то Майн Рид, не то Купер… Белые поселенцы в походе, идут изгонять индейцев с насиженной земли. Те подготовили засаду. Неожиданно поселенцы сворачивают в обход противника. Это становится известным двум индейским юношам. Они опережают колонну белокожих и разжигают среди прерии костры. Захватчики, думая, что перед ними индейское войско, меняют план и направляются как раз туда, где их поджидает засада…

Утром Славушка встает раньше всех.

— Ты куда?

— Надо.

На этот раз он заходит к Ореховым.

— Колька, пошли!

— Кудай-то? — спрашивает его мать.

— Яблоки перебирать…

Пустить Кольку перебирать яблоки она согласна.

Выходят из избы.

— Чего?

— Есть дело. Созовешь всех ребят: Саньку, Сеньку, Костю… А я в Семичастную. Соберетесь у школы.

Пришли многие, толклись перед крыльцом.

Прибежал Славушка.

— Пошли в сад…

Расположились под лиственницей, расселись прямо на земле, на зеленом прозрачном коврике, нежная хвоя начинала уже осыпаться.

— Чего там?

Надо помешать деникинцам уйти от возмездия. Как это объяснить?

— Красная Армия преследует деникинцев, откатываются они… Нашего села не минуют. В степь бегут, а надо не пустить в степь…

— Как же ты их не пустишь? — насмешливо спрашивает Терешкин.

— Если подойдут ночью, разожжем за селом костры, испугать надо, будто обошли их красные части. Они сдрейфят…

— Так они и сдрейфили!

— Так они ж в панике… Почему не попробовать?

Ребята насупленно молчат.

— Что нам стоит? — взмолился Слава. — Сгорит омет соломы… Ну зря сгорит. Ну и что?

— Какие-то у тебя несообразные выдумки, — осудил Славушку Терешкин.

— Степан Кузьмич говорил…

— Что говорил? — недоверчиво спрашивает Терешкин.

— Что белые попытаются миновать железную дорогу. Им выгоднее уходить степью…

— А мы-то при чем?

Славушка резко повернулся к Терешкину.

— А при том, что мы не в стороне…

Замысел Славушкин не очень ясен ребятам, да ему и самому не все ясно, но где-то в глубине души он чувствует, что в поворотные моменты истории никто не смеет оставаться в стороне.

— В порядке комсомольской дисциплины… — задумчиво произносит Славушка. — Но в данном случае я никого не неволю. Комсомольцы сами должны понимать…

— А здесь не все комсомольцы…

— Вот они и докажут, способны ли быть комсомольцами… — Он сразу же переходит к практическим указаниям: — Вечером, после ужина, собраться у кладбища…

— Чего ты командуешь? — обидчиво спрашивает Терешкин. Он старше всех, тон Славушки его раздражает.

— Вовсе не командую, а кто не хочет, может не приходить.

— Нет, я на погост не пойду! — говорит Сенька Карпов. — Куда хотите, только не на погост.

«Действительно, — думает Славушка, — кладбища забоятся, надо менять место сбора…»

— Пожалуйста, — предлагает он, — пусть у мельницы. У селезневской мельницы. А теперь расходитесь.

Он смотрит ребятам вслед, вечером выяснится, кто за и кто против революции. Он готов молиться хоть богу, хоть черту, лишь бы хоть как-то узнать о движении деникинских частей.

«Силен большевистский бог!»

Ох, до чего Быстров любит эту фразу! Занарядят лошадей пахать вдовам зябь, а тут дождь — не поворачивать же, вышли в поле, и вдруг ветер разогнал тучи… Силен большевистский бог! Собрались в Барановку, проверить кулацкие закрома, как ни таились, слух опередил продотряд, успели спрятать, ссыпали зерно кучей, прикрыли брезентом, обложили дерном, а тут дождь смыл землю… Силен большевистский бог!

Ведь это только предположение, что белые дойдут до Успенского. Лучше не думать о неудаче. Лучше поломать голову, как украсть спички. Спички — редкость, в иных домах обходятся одной спичкой в день, разожгут печь, а потом от уголька — и закурить и засветить. Павел Федорович прячет спички в лавке, над конторкой, в жестянке из-под печенья «Жорж Борман».

Славушка слоняется по двору. Со скучающим видом.

— Ты чего? — осведомляется Павел Федорович.

— Ничего. Жду ребят. Пойдем репетировать.

— Чего репетировать? — раздражается Павел Федорович. — Устроят вам белые спектакль, перепорют всех перед школой. Может, собьем масло?

— Непременно… — соглашается Славушка, отказаться неудобно, масло он тоже ест. — Если ненадолго…

Павел Федорович открывает лавку и собирает маслобойку, Надежда носит из погреба ведра, сливок не наберется и полбочки, Славушка начинает крутить…

Он крутит медленно, не торопится, его сменяет Надежда, но у ней множество дел, Павел Федорович отпускает ее, сменяет сам, затем опять зовет Славушку:

— Покрути, пойду резки коровам накрошу.

Славушка крутит, крутит, Павел Федорович зовет жену, они уходят в сарай. На полчаса, а то и на час, если Марье Софроновне вздумается вздремнуть на соломе. Славушка раскручивает бочку и бросает, та крутится по инерции. Разом, через прилавок. Жестянка на месте. Коробки со спичками наверняка пересчитаны, берут их только Павел Федорович и Марья Софроновна. Сколько взять? Шесть?… Четыре! И то много. Павел Федорович будет подозревать жену. Пусть! Он ревнует ее к Ваське Ползунову. Пусть! Спички за пазухой. Мальчик опять крутит бочку. Плещется пахтанье.

В дверях Павел Федорович.

— Устал?

Заглядывает в стеклянный глазок, на стекле осели крупинки. Сейчас позовет Надежду, и они вместе начнут выбирать масло.

— Теперь беги на свою репетицию, спасибо.

За ужином Слава сообщает:

— Я иду в ночное.

— Какое ночное? — изумляется Вера Васильевна, даже она понимает, что в конце октября лошадей не пасут в поле.

— Будем картошку печь, — объясняет Славушка.

«Ох уж мне эти романы, — думает Вера Васильевна. — Игра в романтику. Тайны, приключения, заговоры. Так вот они играют и в свой комсомол. А потом их расстреливают. Не понимают, что это не игра. Но никого не остановить. Такой возраст. Такое время».