Двадцатые годы

— Не остановлюсь я в Орле, — твердо сказал Славушка. — Тем более что и в политотделе советовали не задерживаться, даже записку дали…

У него действительно была записка на имя коменданта станции Орел, подписанная самой Самойловой, в ней предписывалось «оказать товарищу Ознобишину содействие в дальнейшем следовании…».

В Орле мальчики еще на ходу выскочили из вагона. Шифрину, должно быть, не терпелось отправиться поскорей в город. «Ну, бывай», — поторопил его Славушка. «Когда будешь в Орле, заходи», — сказал Шифрин. Пожали друг другу руки и расстались, Шифрин побежал со своей литературой к выходу, а Славушка со своей отправился искать коменданта. Мальчика без задержек посадили в поезд на Елец. Поезд был самый обычный или, вернее, необычный, обыкновенный пассажирский поезд, потому что в ту пору пассажирские поезда ходили нерегулярно и редко. Вагоны были переполнены, помощник коменданта довел мальчика до паровоза, попросил машиниста ссадить паренька в Залегощи, Славушка и проехал всю вторую половину пути на паровозе, оберегая свои книжки от мазута и копоти.

На Залегощи тоже все сложилось удачно: ни белых, ни красных; красных и не могло быть, а белые рвались вперед, мало заботясь о тылах, в расчете на кулаков и помещиков.

Славушка прошел через грязный заплеванный вокзал и зашагал на Верхнее Скворчее, помахивая свертком с литературой, легкомысленно, потому что, попадись он со своими советскими брошюрками в руки какому-нибудь Кияшко, ему бы головы не сносить.

Все-таки Скворчее он обошел стороной, чтоб случайно не попасться кому не надо на глаза, и вдруг впереди, у ракиты, похожей больше на растрепанный веник, чем на дерево, увидел какого-то человека, тот полулежал на земле и что-то или кого-то высматривал.

Славушка задумался: идти или не идти, но убегать тоже опасно, пошел вперед.

Но уже через несколько шагов побежал, а человек встал и заулыбался, похлопывая себя веточкой по ноге.

Еремеев! Как он здесь очутился?

И бог ты мой, а говорят еще, что мечты не сбываются, вот, они перед ним, все успенские коммунисты, и, главное, Быстров, сам Степан Кузьмич Быстров собственною своею персоной!

— Я так и думал, что возвращаться будешь через Залегощь, — говорит он. — А мы тут порядок неподалеку наводили. Отдал?

— Отдал.

— Кому?

— Начальнику политотдела.

— А это что?

— Литература.

— В политотделе снабдили?… Логунов! Забери у Ознобишина книжки, небось намучился с ними. Завезете потом в Успенское.

Спускаются в ложок, здесь и кони и Маруська, запряженная в любимую быстровскую бедарку. Быстров отдает какие-то распоряжения, отряд разъезжается в две стороны, а сам Степан Кузьмич указывает Славушке место рядом с собой и гонит Маруську прямо по жнивью.

— Мы куда? — не выдерживает Славушка.

— В Ивановку.

— А не в Успенское?

— Зачем рисковать?

— А как мама?

— Порядок.

— А вообще в Успенском?

— Тоже порядок.

И вот они уже на задворках Ивановки, Быстров опять въезжает в какой-то овражек.

— Светло еще, отдохнем.

Маруську Быстров не распрягает, не привязывает, никуда не уйдет от хозяина, впрочем, и привязать не к чему, вытаскивает из-под сиденья домотканую дорожку, кидает на землю. «Поспи покуда…» Славушка ложится и сразу же, как по приказу, засыпает.

В темноте подъезжают к школе. Славушка только тут догадывается — к Александре Семеновне. Она встречает их на крыльце, и вот они в ее комнате, все здесь, как и у ее подружки Перьковой, такой же стол, такая же этажерка, такая же кровать, только канарейки у Перьковой нет, а у Александры Семеновны на столе клетка с канарейкой.

— Вот ты и у меня, — сказала мальчику Александра Семеновна. — Слышала я о твоих похождениях…

До чего у Александры Семеновны уютно и просто!

— Будете есть?

— Обязательно, — соглашается Быстров. — Мне к утру еще в Покровское…

Проснулся Славушка от ощущения, что около него кто-то стоит.

— Уже утро? — спросил шепотом.

— Спи, спи, — тихо сказал Быстров. — Уезжаю. А ты побудь у Александры Семеновны. Отдыхай, скоро будет много работы. — Постоял, высокий, ладный, глядя на мальчика сверху вниз. — Удивляюсь, откуда у тебя классовое чутье. Сам не пойму, как это тебя догадало не зайти к Антипу Петровичу.

— А он что, белый? — спросил Славушка. — Предатель?

— Нет, не белый… — задумчиво сказал Степан Кузьмич. — Но все равно предатель. Все равно мы его расстреляем. Убийца. Грабитель. Притворялся, что сочувствует нам, обещал помогать, а на самом деле грабил и наших и ваших. Прямо бог тебя спас.

— А я заходил к нему, — сказал Славушка и даже вздрогнул от вновь нахлынувшего на мгновение ужаса. — Только он не пустил меня в дом.

— За-хо-дил? — переспросил Быстров, силясь что-то сообразить, и вдруг весело бросил: — Впрочем, что ж с тебя…

Славушка остался вдвоем с Александрой Семеновной.

Хотя школы в ту осень формально еще не начинали занятий, Александра Семеновна занималась с детьми. Ей нравилось обучать детей, читать стихи, заставлять детей их повторять, решать с ними задачи. У одного мальчика девять яблок, а у двух его товарищей ни одного, сколько останется яблок у мальчика, если он поровну поделится со своими товарищами?

За время, проведенное в Ивановке, Славушка, можно сказать, подружился с Александрой Семеновной.

Быстров появлялся в Ивановке через день, через два, всегда вечером, иногда совсем поздно, не стучал, лишь касался пальцем стекла, но Александра Семеновна тотчас угадывала, кто стоит под окном, торопилась к двери. Степан Кузьмич входил, с равным вниманием разговаривал со Славушкой и с женой, сообщал новости, он знал все, что происходит в волости, в Орле, в Москве и даже в Америке, иногда ужинал, иногда отказывался, потом Александра Семеновна стелила Славушке постель в классе, уходила с мужем к себе, и еще до света Быстров исчезал из школы.

Вечера, когда Быстров не появлялся, Александра Семеновна и Славушка проводили вдвоем, ужинали молоком с хлебом, она накрывала клетку с канарейкой платком, зажигала пятилинейную лампу.

Славушка читал что придется, Александра Семеновна обязательно начинала чтение с «Капитала»; Быстров подарил ей два тома, сам он их не читал и честно в том признавался, «все руки не доходят», труден был для Степана Кузьмича «Капитал», но с Александры Семеновны был другой спрос. «Жена коммуниста обязана знать евангелие пролетариата!» Она прочитывала одну-две страницы и откладывала книгу — «Капитал» и для нее был труден, брала какую-нибудь книгу по истории, часто просила Славушку почитать вслух.