Двадцатые годы
Шрифт:
— Будет суд.
— А нам можно?
— Вход свободный, учитесь.
Ознобишин и Шифрин учатся. Публики в зале предостаточно: какие-то бабки, подростки и мужики, ожидающие чего-то на станции. В зал входят судьи. Рассаживаются за столом. Голубоглазый военный, сопровождавший Розалию Самойловну, оказывается, председатель трибунала. Приказывает ввести подсудимых. Их вводят два красноармейца — мужика с седыми волосами на голове и рыжей бородой и курносого парня с синяком под глазом.
— "Революционный военный трибунал сорок второй стрелковой дивизии… — читает председатель. —
— Коська, Коська!… — кричит он. — Да куда же ты, сука, подевался, они же разбегуц-ца…
Старший Хабаров утешает конвоира:
— Не пужайся, куды от вас скроишься…
У выхода раздают листовку «Дезертирам не будет пощады!».
— Тебе их жалко? — спрашивает Шифрин.
— Нет, — твердо произносит Славушка.
— И мне… не жалко, — говорит Шифрин. — Но в общем их тоже можно понять, отец ведь…
На ночь Пысин устраивает ребят в караульном помещении. «Шумно, зато тепло». Они спят в караулке, как убитые, не слыша ни смены караулов, ни брани.
Рассвет еще только брезжит, и все тот же Пысин трясет Славушку за плечо:
— Вас зовет Самойлова!
— Давида тоже?
— Нет, нет, пусть спит, вас одного.
На улице предрассветная тишина, точно и нет войны, лишь слышно, как в коновязях жуют лошади. Мир спит, и политотдел спит. В канцелярии безмолвие, кое-где на столах спят сотрудники отдела, доносится только стонущее дыхание, точно стонут неисполненные бумаги.
Пысин осторожно обходит столы.
Кто-то поднимает голову:
— Тебе чего?
— Ничего, ничего, мы к Розалии Самойловне.
— А она где?
— У себя.
Пысин не успевает постучаться.
— Войдите.
— Ваше приказание…
— Хорошо, товарищ Пысин, оставьте нас.
Она все в том же платье, на ширмочке висит кожаная куртка. Розалия Самойловна писала, бювар раскрыт, разбросаны листки почтовой бумаги.
— Садитесь, товарищ Ознобишин.
Ей предстоит разочаровать посланца неизвестных ей успенских коммунистов, а ведь как не хочется разочаровывать своих людей.
— Я разговаривала с командующим, с вашими бумагами ознакомились, наша разведка располагает сведениями, которые содержатся в доставленных вами бумагах…
Постель не тронута, Самойлова еще не спала, а может быть, и не будет спать, революции не до сна, в комнате нестерпимо пахнет валерьянкой, пузыречки с лекарствами перекочевали с подоконника на стол… Бедная, бедная Розалия Самойловна, революция в опасности, и ты возишь с собой свою аптечку, чтобы вовремя выпускать листовки, расстреливать дезертиров и поучать молодежь…
— Но вы не расстраивайтесь, дорогой товарищ… — Заведующая политотделом встает, в ее голосе даже некая торжественность: — Передайте своим товарищам по организации, что политотдел Тринадцатой армии выражает им свою благодарность, продолжайте действовать в том же духе. — Она пожимает Славушке руку. — Предстоит большая работа, мы должны мобилизовать все силы…
Она
произносит какие-то общие фразы, но сейчас они звучат священным напутствием.— Разрешите идти?
— Идите, — соглашается она. — Мне нужно хоть немного поспать. Товарищ Пысин организует отъезд, вам дадут литературы…
Славушка тихо закрывает дверь и возвращается в канцелярию. Пысин дремлет за столом, уронив голову на руки.
— Товарищ Пысин! — шепотом зовет Славушка.
Он тотчас поднимает голову.
— Товарищ Самойлова сказала…
— Я все знаю, — говорит Пысин. — Вы получите литера и литературу, доедете со своим товарищем до Орла, там сделаете пересадку. Змиевка занята белыми, добирайтесь до Залегощи…
Все уже предусмотрено, Шифрин ждет Славушку, им выдают хлеб за вчерашний день и за сегодняшний, дают по пачке литературы. Пысин не провожает их.
— Спросите на станции дежурного.
Мальчиков сажают в первый же поезд, идущий в сторону Орла. Сажают даже в классный вагон. Но дальше коридора не пускают. Коридор заставлен какими-то баллонами. Проводник в черной шинели смотрит на мальчиков с состраданием. «Не курить», — говорит проводник. Солнце показывается из-за туч. Светлые тени бегут за окном. «Отрада». Кто-то что-то кричит в тамбуре: «Что за станция?» — «Отрада». Вагон качнуло. Вот и все, сейчас поедем.
— Что за литературу нам дали? — задумчиво интересуется Шифрин, рассматривая книжки.
Политические брошюры. Пьесы. Стихи. Даже стихи.
Вот и поехали. Отрада отходит назад.
— Вы, ребята, сядьте на свои книжки, — советует проводник, — так вам будет способнее.
Какую глупость он говорит: сидеть на литературе!
33
Поезд, на который посадил мальчиков политотдельский товарищ Пысин, миновав все препятствия, благополучно приближался к Орлу.
— Ты слезешь? — спросил Шифрин, выглядывая в окно.
— Не знаю, — вяло отозвался Славушка. — Надо спешить…
Шифрин чувствовал себя уже дома.
— Как ты думаешь, мы не набрались вшей? — задумчиво спросил он.
— Не знаю, — равнодушно ответил Славушка. — Меня это не интересует.
— To есть как не интересует? — возмутился Шифрин. — Как только вернемся, надо сейчас же прожарить белье! — Он находил время даже для санитарно-гигиенических советов. — Я думаю, тебе необходимо остановиться в Орле, — сказал он затем. — Ты еще неизвестен в губкомоле, и тебе следует…
— А где остановиться? — сказал неуверенно Славушка. — Я никого здесь не знаю…
Впрочем, один знакомый у него уже есть в Орле, за три дня знакомства он привык к Давиду, не было сомнений, что Давид предложит остановиться у него.
— Ты сможешь переночевать в губкомоле или даже у нас в райкоме, — сказал Шифрин. — В конце концов это не проблема…
Нет, к себе он не звал. В голосе его какая-то сухость, он как-то странно напряжен… Славушке даже неудобно за Шифрина. Тот еще не договорил, как Славушка решил не задерживаться в Орле, не хочет он гостеприимства ни губкома, ни райкома, ответ Шифрина задел его. Черт с ним, с Орлом, надо поскорей добираться до своего Успенского!