Две дороги

Необъявленную войну против Советской России готовил второй отдел польского генерального штаба. По приказу Пилсудского для «русского стихийного движения» спешно подыскивали вождя. Дело было нелегкое — нужен был человек достаточно известный и авторитетный, чтобы сплотить вокруг себя пеструю армию вторжения. Одновременно он должен быть представительной фигурой для европейского общественного мнения. Муссировались имена эсера Савинкова, барона Врангеля, царского генерала Кутепова, бандитов братьев Булак-Балаховичей и даже вождей «украинских националистов».

Пилсудский склонялся к кандидатуре Савинкова. Он хорошо его знал лично. У Савинкова была сенсационная биография антимонархиста, он поднимал руку на столпов русской монархии и занимал высокий пост при Керенском. Но Пилсудского беспокоило, что Европа, приютившая русских монархистов, не поддержит цареубийцу в роли вождя нового крестового похода. Впрочем, можно было заверить европейские правительства и монархических лидеров, что Савинков — фигура временная, что важно свалить власть большевиков, а тогда уж будет решен вопрос о будущем вожде России...

Но Савинков был человеком в военном отношении безграмотным, при нем нужен военный специалист. Известных царских генералов Пилсудский привлекать опасался, за ними стояла тень монархии с ее извечными притязаниями на Польшу. Более подходящей ему казалась кандидатура самозванного генерала Булак-Балаховича. Это был человек без политических претензий, готовый на все во имя личного обогащения. Но поладит ли с ним Савинков? Пойдет ли за ним пестрое русское воинство?.. Все это должна была выяснить польская дефензива, которая вела активную разведку среди находящихся в Польше русских.

Однажды на стол Пилсудскому был положен потрясающий своим цинизмом документ под названием «Предварительные данные по разработке русского контингента в Польше». В этом документе мы читаем: «Говорить о какой-то объединяющей этот контингент идее не приходится. Те, кто находится в лагерях на положении интернированных, представляют собой сборище разношерстных людей, потерявших признаки своей принадлежности — государственной, национальной и даже сословной. Их объединяет лишь одно — отсутствие средств к существованию и желание вырваться из нынешнего прозябания. Для достижения этого они пойдут на все, в том числе и на участие в военных действиях, тем более что последнее предоставит им возможность осуществить месть большевикам. В связи с этим не следует проявлять особого беспокойства о политической: программе предстоящей акции, как и о том, кто ее возглавит: кусок сала сегодня и военные трофеи завтра явятся и движущей и объединяющей силой. Несколько иное положение с небольшой частью русских офицеров, свободно проживающих в Польше и в других европейских странах. В этой среде политические взгляды определяются только тем, на чьем содержании находятся данные офицеры. И если мы им предоставим лучшее содержание с добавлением реальной перспективы вернуться в Россию, они охотно будут исповедовать взгляды, которые мы им предложим...»

Любопытно, что на этом документе появилась чья-то (возможно, самого Пилсудского?) резолюция: «Опасное упрощение проблемы».

Польской разведке было приказано в кратчайший срок установить истинную картину настроений среди русских. Для этой цели и был предназначен Дружиловский, который был абсолютно неизвестен русским, находившимся в Польше.

В генеральном штабе Дружиловскому сказали неправду. Майор Братковский и полковник Матушевский приехали в Варшаву тем же поездом, к которому был прицеплен арестантский вагон. И перед ними сразу возникла новая ситуация, тесно связанная с Дружиловским. Дело в том, что эстонский дипломат, их Красавчик, выполнил задание — Юла Юрьева стала агентом польской разведки. И она очень нужна была в Варшаве, с ее помощью польская разведка собиралась выявить действующую здесь английскую агентуру. Да и сам Дружиловский тоже нужен сейчас именно в Варшаве, где его никто не знает. Вот ему и предложено несколько дней отдыхать, чтобы за то время, пока он не будет болтаться под ногами, подготовить переезд Юлы Юрьевой в Варшаву.

ИЗ РИГИ В ЦЕНТР. 14 июня 1921 года

«...Подготовку к возвращению в Варшаву заканчиваю. Михаил прибыл благополучно, обосновался согласно легенде... Воробьев работает хорошо, поляки ему верят и дают серьезные поручения. Известные вам Матушевский и Братковский отбыли в Варшаву. В отношении Дружиловского неясно, не вернулся ли он в Ревель? О моем отъезде в Варшаву сообщит Михаил...

Кейт».

Резолюция на донесении:

Запросить Ревель в отношении Дружиловского...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Юла послала к черту свои планы об отъезде в Англию. Она была сильно влюблена, мечтала, что дипломат бросит жену, а ее введет в ревельское общество. Вместо этого возлюбленный, сделав ее агентом польской разведки, объявил, что они больше не могут встречаться. Столь внезапно и коварно оборвавшийся роман поверг ее в отчаяние. Она несколько дней совсем не выходила из дому, не выступала в ресторане, ничего не ела, то рыдая в бессильной ярости, то забываясь в тяжелом сне.

Но однажды утром она встала с сухими глазами и ясной головой — надо было снова начинать жизнь. Оставаться в Ревеле она не могла ни в коем случае. И как раз в это время поляки предложили ей переехать в Варшаву. Она обрадовалась и сразу дала согласие, боялась только, что станут возражать ее английские друзья. Но те не только одобрили ее переезд, но даже выплатили приличную сумму на устройство в Варшаве и предупредили, что там с ней свяжутся.

Супруги встретились радостно, и им не пришлось при этом особенно кривить душой... Любви между ними никогда не было, но после того, как они расстались, оба пережили немало тяжелого, и теперь им просто хотелось найти друг в друге поддержку.

Они поселились в хорошо обставленной квартире в центре Варшавы и очень быстро освоились в новой жизни. Завели знакомых и по вечерам или принимали гостей, или шли в гости, встречались с нужными людьми в ресторанах и кафе. По субботам и воскресеньям Юла выступала в ресторане «Бристоль» — полякам нужно было держать ее на виду. Но она не имела здесь успеха — после переживаний в Ревеле что-то случилось с голосом...

Муж, конечно, знал, что Юла теперь работает на поляков, и ему было интересно, как относятся к этому ее английские друзья. В его голове шевелились кое-какие идеи на этот счет...

Однажды утром они сидели за завтраком, в халатах, домашние, дружелюбные. Такой, как сейчас, Дружиловский не видел Юлу никогда, даже после сильных попоек в Ревеле. Она осунулась, прищуренные на солнце глаза тонули в сетке мелких морщин, и особенно старили лицо твердые, припухшие крылья ее красивого носа.

— Какая ты сегодня интересная, Юлочка, тебе так идет быть бледной, — сказал Дружиловский, наливая себе сливки.

Она быстро взглянула на него. Чисто выбритый, с мокрым начесом, он тоже не стал красивее со времени их расставания — весь как-то съежился, посерел лицом и был сейчас до смешного похож на маленького усатого хорька.

— Я все не могу привыкнуть, что мы снова вместе, Серж! Господи! — сказала она своим хорошо поставленным низким грудным голосом и рассмеялась: — Я только не понимаю, Серж, коллеги мы или как? Я совсем запуталась.

Дружиловский усмехнулся в ответ.

— А с прежними друзьями ты порвала?

— Ну, естественно, на две службы меня бы просто не хватило.

— Жаль, — вздохнул он и, прихлебывая кофе, продолжал: — Наши польские начальники — порядочная рвань, я от них уже натерпелся и ничего хорошего не жду. Ты не представляешь, на какие мерзости они способны.